настойчиво. Его самокритичность, требовательность к себе, к собственному труду особенно в зрелый период творчества — поистине примечательны во многих отношениях. Всю жизнь он работал над совершенствованием своего мастерства, над словом, над его выразительными возможностями; этот процесс был неотделим от все более углубленного, внимательного проникновения в окружающую жизнь. Характерное признание содержится в одном из поздних писем А. Жиду: «В двадцать лет я написал: „Я опубликую свой первый роман в тридцать лет“. В тридцать я решил: „Чтобы прожить, чтобы изучить жизнь, буду писать полулитературные романы, а свой первый настоящий роман напишу в сорок лет“».

По существу, для Сименона речь шла о том, будет ли литература назовем ли мы ее «полицейской» или «детективной» — законной ветвью настоящей литературы или останется «вокзальным» чтивом. Всем своим творчеством Сименон дал однозначный ответ на этот вопрос: литература может быть либо явлением подлинного искусства, независимо от того, о чем она говорит — о преступлениях или победах человеческого духа, о пороках или достойных подражания примерах, либо она перестает быть вообще ли Герату рой, если она не служит утверждению человечности, если художник превращается в холодного и равнодушного ремесленника. Между тем и другим Сименон провел решительную черту.

На своем пути Сименон, как мы увидим, не был одинок. И у него были те, кого Р. Роллан когда-то назвал своими спутниками, — носители высоких идеалов, мастера слова, Учителя, Творцы.

О жизни писателя мы знаем достаточно много. О ней, о творчестве Сименона написаны десятки книг, сотни статей, да и сам Сименон не раз возвращался к своему прошлому, оставив интереснейшие — не только для специалистов-историков литературы, но и для широкого круга читателей книги воспоминаний о пережитом.

Напомним основные моменты биографии Сименона. Родился он в 1903 г. в Льеже, одном из крупных промышленных центров Бельгии. Отец его, Дезире Сименон, был мелким служащим страховой компании, мать до замужества — продавщицей в универмаге, позже — сдавала комнаты с пансионом приезжающим в Льеж, преимущественно студентам. Семейный клан Сименонов, по матери — Брюлей, не принадлежал к числу людей состоятельных и избалованных жизнью. Были среди них и чудаки, и просто неудачники, но настоящими буржуа стали лишь немногие. Первоначальное образование будущий писатель получил в местной католической школе. В детские годы его отношения с церковью были весьма дружественными; быть может, поэтому в 12 лет ему хотелось стать священником или… чиновником, как его отец. Других возможностей тогда Сименон не видел.

Уже в это время он отметил для себя разницу между богатым и благополучным центром города и его бедняцкими окраинами; он был невольным свидетелем забастовки шахтеров, разгона конными жандармами мирной рабочей демонстрации. И все же наибольший отпечаток в памяти мальчика оставили существовавшие тогда отношения между людьми, разделенными классовыми предрассудками, принадлежностью к разным общественным слоям, повседневные лицемерие и ложь. Один из первых учеников в школе, он с раннего детства, по его словам, был «бунтарем, бунтарем против уродств жизни, бунтарем против несправедливости, против эксплуатации человека человеком, против того, как организовано общество и особенно — против лицемерия» («Скамейка на солнышке»).

Семнадцатилетним юношей Сименон стал репортером весьма консервативной католической «Газет де Льеж». Должность далеко не престижная. Писать приходилось о мелких городских происшествиях, но для наблюдательного человека, каким был уже тогда Сименон, и репортерский труд стал неиссякаемым источником для знакомства с закулисными сторонами жизни, внутренними, скрытыми механизмами, управляющими поступками людей. В автобиографической книге «Человек как все» Сименон вспоминал: «Писал я главным образом о жизни Льежа, о городских событиях, более или менее связанных с политикой, был весьма категоричен во мнениях и довольно скоро приобрел некоторую известность. Подумать только! Даже мой отец читал скромные опусы своего отпрыска и вечером, за столом, разговаривал со мной о них».

Относительно нравственных оснований, политической чистоплотности большой части буржуазной журналистики уже тогда Сименон не питал особых иллюзий. В более поздние годы как-то раз перелистывая один из популярных американских журналов, он задумался над тем, «каким чудом еще существуют в мире миллионы, десятки миллионов честных, порядочных людей». Кстати сказать, трудно объяснить, почему о хорошо ему знакомом мире журналистики Сименон в романах почти ничего не писал, разве только о надоедливой журналистской братии, осаждающей полицейских и следователей в ожидании каких-либо сенсационных сведений.

Репортажи самого Сименона, конечно, не были шедеврами журналистского искусства, но вот весьма примечательные размышления в одном из них. Говоря о молодом человеке, старательно зазубрившем разные бесполезные сведения (например «об интимнейших подробностях жизни Генриха IV или Рамсеса II» и т. п.), он замечает: «Сомневаюсь, что сей ученейший молодой человек выработает когда-либо свой собственный взгляд на жизнь и на обязанности каждого по отношению к социальному механизму, хотя, вероятно, он с присущей ему блестящей и бездумной эрудицией будет рассуждать о доброте, милосердии, человеческих чувствах и переживаниях». С точки зрения Сименона, сам он, мечтая о писательской карьере, не нуждается в бесплодной эрудиции (впрочем, он будет черпать ее без всякого стеснения для своих первых «народных», а проще сказать развлекательных, романов из многотомного энциклопедического словаря Ларусса). Важно другое — постепенно он нащупает то, что станет едва ли не основным в его литературном творчестве: необходимость «вживаться», «входить» «в шкуру других людей», видеть людей как бы изнутри; «если видеть человека, то обязательно стать на его место, страдать за него». В данном случае можно было бы вспомнить, что еще в конце XIX в. на смену жесткому рационалистическому детерминизму в литературе приходил интерес к интуитивному постижению человека, на смену следованию сухим историческим фактам — именно «вживание» в чужую жизнь. Так, в частности, молодой Р. Роллан мечтал о том, чтобы перевоплотиться поочередно в рейтара, наемного солдата, в герцога Гиза или предводителя гугенотов адмирала Колиньи, чтобы до конца познать интересующую его эпоху, в события прошлого. Сименону же хотелось понять своих современников. Его «школой» была и литература, и его собственная «практическая» жизнь. «Я