Я ни в чем не был уверен, пока учился в школе. Всегда словно на грани того, чтобы лишиться играемой мной роли. Было страшно.

  Я боялся потерять свое место: деревянный стул с исписанной спинкой - то, что дарило мне относительное спокойствие в, казалось, бесконечном 4-х этажном здании.

  Знал, что друзья обманывают меня. Словно зашили нитками рты, ничего не рассказывали мне, а их молчание дышало ложью.

   Входная дверь в здание была очень тяжелой. Сделана, может, из железа или вообще свинца. Помню, с какими усилиями охранник проворачивал в ней ключ по утрам. Казалось, это вход в бункер, ну или что-то в этом роде.

   Стоит отметить, что отношу я себя к людям, школа для которых ненавистна. Даже спустя годы при мыслях о ней чувствую неприязнь и страх, сжимающие мои желудок и легкие.

   Я помню полумрак коридоров, стены, выкрашенные зеленым, словно в старом подъезде - все это давило на меня. Я чувствовал, что задыхаюсь, и всегда проводил свободное время у окон. На большинстве из них были решетки, благодаря чему школа походила на тюрьму еще больше.

   Но повод приходить все же был - это моя любовь к Эмили.

   Девушка часто занималась теннисом на школьной спортивной площадке. Она тренировалась, я подавал мячики - сам был не силен в этом, но смотреть на занятия Эмили мне нравилось.

   Помню этот влажный, наполненный запахом свежескошенной травы воздух. Она подпрыгивает - белая юбка оголяет стройные ноги. Когда мячик перелетает за сетку, она смеётся, светлые волосы, рассыпаясь, закрывают её лицо.

  Только ради нее я терпел все это так долго, ради стройных ног под короткой юбкой и светлых волос.

(Я действительно сожалею)

  Это продолжалось довольно долго, но потом все рухнуло.

  Мой стул вынесли из класса. Вместе с партой.

  Да, возможно, было слишком много свободных мест, но не обязательно забирать именно мой стул, они могли убрать все остальные. Даже приземистому жирдяю-биологу не помешало бы больше стоять. Они просто не понимали, что делали, потому что все эти люди - идиоты, а еще они уродливы, и я их ненавижу.

(Словно выбивают железную дверь в мою крепость. У них получается, и они выносят все оттуда: скошенную траву, стулья, мячики и короткие белые юбки.)

  Учись мы с Эмили в одном классе, она точно заступилась бы за меня, заставила бы их вернуть мой стул, ведь она уже учится в старшей школе и вообще очень крутая.

  "Вы что, ублюдки, не понимаете, что наделали?" - прокричала бы она на весь класс, воинственно подняв при этом теннисную ракетку.

  Я уверен, она бы поняла, как для меня это важно.

(Или нет?)

  Но в моем классе Эмили не было. Некому спасти меня, заставить остальных понять, что я тоже чего-то стою. Просто мы с этой девушкой особенные, а остальные - ущербные идиоты, я знаю.

(Я никого так и не простил.)

  Каждый из них предлагал сесть рядом. Все строили из себя хороших одноклассников, но я знал, что им хотелось лишь поиздеваться надо мной. Их зашитые рты-улыбки натянуты на лица, словно решетки на окна.

("Питер, хочешь сесть рядом? Смотри, я делаю тебе услугу, - наверняка хотели сказать, но молчали, - а потом мы вытрем об тебя ноги, потому что у тебя больше нет среди нас места. Ты должен целовать нашу обувь, ведь мы делаем тебе столь большое одолжение!")

  Знаю, что они смеялись, когда я в слезах выбегал из класса. Точно смеялись.

  Даже спустя годы при мыслях об этом дне чувствую неприязнь и страх, сжимающие мои желудок и легкие.

(Никого из них мне не жаль.)

  В тот день на площадке Эмили не было, а я так нуждался в ней. И по сей день она - единственное приятное воспоминание о моих школьных годах.

  Помню этот влажный воздух, наполненных запахом

бензина?

  Это очевидно, ведь бензин нужен для газонокосилки. Нет абсолютно ничего удивительного в том, что им здесь воняет.

  Он подпрыгивает - белая юбка оголяет стройные ноги. Интересно, почему она такая короткая...

(Может, потому что подол обгорел?!)

  Я помню, как тяжело проворачивался ключ в скважине входной двери. Как сильно воняло бензином.

  Железная дверь, решетки на окнах - моя школа походила на неприступный бункер, в который нельзя проникнуть

(как и выбраться оттуда.)

  Жаль, что в тот день Эмили задержалась на занятиях. У меня было много свободного времени, я смог бы посмотреть на ее тренировку подольше.

  Ее волосы, рассыпаясь, закрывают лицо, но

(почему она сейчас плачет?)

   С заднего двора я слышал, как раздаются глухие удары. Пытаются выломать дверь, но у них не получится.

(Настоящий бункер)

   Запах дыма усиливался, даже я сам невольно закашлялся. Теперь они почувствуют то же, что и я.

(Почувствуют, как задыхаются)

   Крики, удары, запах паленых волос. Все словно порвали свои зашитые рты, издавая первые в своей жизни уродливые звуки.

   В моих воспоминаниях Эмили больше не смеялась с того дня. После того, как мячик перелетает за сетку, она сгибается, рыдает, прикрываясь руками.

  За несколько лет ее опухшее и заплаканное лицо начало раздражать меня.

(Ты