Макс Неволошин Где сидит фазан

Где сидит фазан

Повесть

Самара, где я родился и удивительно долго жил, вспоминается мне городом невнятным, фрагментарным, каким-то посторонним. Я хотел бы разобраться — почему. Нормальный мегаполис, бывают и похуже, есть достопримечательности, культурные объекты. Вот отреставрированный до изумления старый центр. Вот размашистая, пафосная набережная. Цирк, напоминающий кепку эксцентрика. Кондитерское здание драмтеатра. Рядом — монумент Чапаеву с компанией, издали похожий на гигантского жука. Ну, ясное дело, Волга, небеса, простор такой, что хочется реветь Кинг-Конгом. Отсюда в мыслях вольность, безрассудство и дичь.

В этом городе я сменил четыре записные книжки, распухшие от адресов и телефонов, не всегда понятно чьих. В любом районе мог найти трёшку взаймы, стакан портвейна или чая, диспут, оживлённый битьём лиц, матрас на кухне. Безымянка, пл. Кирова — автобус 34, троллейбус 6 — Джон, Андрей, Наташа, Клякса (девушка Андрея). Ленинский проспект — Витя (злая жена), Люба (филфак), Геныч — трамвай двадцатка. Он же до конечной — 15-й микрорайон — Лена, Игорь Е. (злая мама). Игорь Н. — 116-й километр — час от вокзала на 132-ом. Нет, это вряд ли, дыра хуже моей, на месяц потеряемся. Общага педа на Антонова-Овсеенко — автобусы 42, 44, троллейбус 14 — отзывчивые барышни, в субботу дискотека. Московское шоссе — общаги КуАИ и связи — транспорт любой. Обнимут, как родного, но лезть через третий этаж. И так далее, неясно одно: какого хрена я всё это помню?

В этом городе названия пивных запоминались как стихи. «Мутный глаз», «Говорящие головы», «Калда», «Дно»… Сейчас любой турист знает «Дно» — культовое место, бар, удобства. А в беспонтовую эпоху — три ларька у пивзавода, кустики и очередь. И Волга тут же плещется синхронно улучшениям в организме. Говорили, если пива нет на «Дне», то его нет нигде. Щас. У меня друг Лёха работал на пивзаводе грузчиком. Раньше он был студентом иняза, корпус на Горького, в двух шагах, да выгнали за аморальный облик. Лёха устроился куда поближе, чтобы не спугнуть ощущение территории. Каждое утро ехал знакомым маршрутом, будто в институт. Плюс бывшие сокурсники Лёху не забыли. Регулярно навещали после занятий, вместо и до. Фишкой экскурсии было «завтрашнее» пиво, судя по дате изготовления. Ну что, заглянем в будущее? Заглянем.

И «завтрашнего» хлебца я отведывал не раз. На хлебозаводе, это в другую сторону от Горького, но тоже близко. Мой знакомый, Петя, работал там художником. Рисовал наглядную агитацию и ловил голубей на супчик. Голуби настолько отъедались, что забывали, как летать. Вкус лучше курятины, свежие потому что. Я, правда, не ел. А Петя — человек богемный, у него всегда гости и финансовые трудности. И кот. Однажды шельмец прогрыз дыру в моей нейлоновой сумке и выел треть батона колбасы. «Красава, — сказал художник, осматривая улики, — перформанс как жест. Моя школа». Жили они в курмышах между площадями Революции и Хлебной, неподалёку от трамвайного кольца.

Курмыши — это не просто закоулки или старые дворы. Это оживший придуманный мир, которого не существует. Дыра в холсте, прореха в декорации, шаг в темноту — и ты внутри системы образов, таинственных и несколько печальных. Разве могут быть не вымыслом эти вросшие в асфальт полуподвальные оконца? Доисторические лопухи и плющ, и угольные кошки, и бледно-синие рейтузы на верёвках? Эти лестницы и двери в никуда, постройки-надстройки-голубятни-скворечни, косые во все стороны, будто лица алкашей? Трогательные люди, которые сегодня отдадут тебе последнюю рубаху, а завтра позаимствуют штаны… Оттуда надо вовремя уйти, дня через три, лимит — неделя. Иначе есть риск остаться навсегда.

Я изъездил этот город поперёк и вдоль, наискосок, кругами и зигзагами. Но так и не стал его частью, а он — моей. Возможно, ключевое слово тут — «изъездил». Транспорт не даёт раствориться в ландшафте, поймать его суть, атмосферу, метафору. Скорости должны быть одинаковы, время — невесомо, путь — бесцелен. Увы, ходить пешком я не любил. Да и Самара не особо вдохновляла на досужие прогулки. Она размазана тонким слоем по левому берегу Волги километров на тридцать. Или шестьдесят — смотря где жить и как считать.

Я жил на спорной территории, где мегаполис нехотя встречается с деревней. На той самой границе, которую задумали стереть большевики. Асфальт к нам ещё доходил, но общественный транспорт уже временами. Любой вояж в город становился приключением. Любой сюжет учитывал автобус или его долгое отсутствие. На остановках коченели, лишались чувств от жары, митинговали, выясняли отношения, заключали сделки. А также знакомились, вступали в романтические связи и наоборот. Вспоминаю один случай.

Мы с девушкой Наташей возвращались из театра. Я не то чтобы заядлый театрал. Просто встретиться в интимной обстановке было негде. У меня дома родители, у неё — муж и сын. На улице зима без шуток, минус тридцать. Кино — банально, ресторан — пошло, в смысле дорого. А театр — интеллигентный вариант, буфет, шампанское и платья с декольте.

Стоим на остановке, время пол-одиннадцатого. Колючие звёзды, хрустящий мороз. Использован каждый сантиметр одежды: всё, что можно, поднято, натянуто, замотано. Ноги сильно тоскуют по валенкам. Мысли замерзают в голове. Смерзаются в единственную мысль: когда-нибудь я буду жить там, где вечное лето…

Её автобус ходит до полуночи, мой закончил рейсы час назад. По умолчанию план такой: я доставляю Наташу к семье. Что потом, лучше не думать. Вообще-то Наташа забыла свой текст, конкретно одну реплику: «А ты? Как доедешь ты?» И я ответил бы спокойно, по-мужски: «Всё нормально. Доберусь». Не спросила, а жаль, карта могла лечь иначе. Потому что мы увидели автобус.

Мой автобус.

Когда-то меня изумляли вещи, несовместимые с логикой, опытом, здравым смыслом. Теперь — нет. Если это шутят наверху, то их юмор исчерпал себя. Конечно, я ошибся — это был другой автобус. Нет, мой. Реальность изменялась на глазах. Табличка «в парк» за лобовым стеклом вдруг удлинилась до названия моего посёлка. Дверь выдохнула облако тепла. «До Химзавода», — угрюмо объявил водитель. Шальные от радости люди полезли в салон. Передо мной стоял нелёгкий выбор… Ложь. Несколько секунд я колебался. Соблазн был чересчур велик… Ещё две лжи. Никакого выбора и колебаний. Моментальная, полная ясность — Наташа едет домой одна. «Извини», — сказал я кратко, по-мужски. А что ещё тут скажешь?

Воспоминания о Самаре требуют усилий. Она — сундук мертвеца, тяжёлый от юношеских глупостей, низостей, комплексов и драм. Или роман о подростках с обычным набором клише. Тощий,