- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (26) »
удается избежать вечерней работы. Тогда набирать приходится чуть ли не на ощупь, а оригиналы читать, прижавшись к ним носом.
И главное: все не на месте, все не налажено, все делается кое-как.
Прибегаешь утром на работу, получаешь гранки — править авторскую корректуру. Взглянешь на гранки: правки мало. Похвалишь ленивого автора — и ахнешь: наверху в левом углу пометка «н.п.». Это значит: на полу.
Наша типография завалена заказами. Наборное отделение невелико. Доски с гранками навалены в углах, приткнуты у стен, сунуты всюду, куда можно.
Увидав роковую пометку, наборщик начинает ползать по полу. Поиски нужной доски продолжаются и час и два. А не дай бог срочный заказ! Прибегает сам директор и начинает копаться во всех углах. Директору помогает метранпаж. И стоит наборщик дурак дураком, смотрит на ругающегося директора, на поддакивающего метранпажа, теряет рабочее время и ждет, томительно ждет, пока они, перекидав досок двадцать, найдут наконец нужный набор.
Беспорядок у нас, сущий беспорядок!
И все-таки я люблю типографию — мою родную, мою хорошую, мою непутевую.
* * *
Только что приходили звать на собрание жилищного товарищества. Не пойду! Надоели мне пустые разговоры. Вытянется у стола Печкин — он счетоводом служит, — выгнет ручку калачиком, гордо поведет острым маленьким носом и начнет агитировать: — Граждане, граждане! Дом нуждается в ремонте. Надо перекрыть крыши, надо поштукатурить стены, надо переменить рамы, надо поставить подпорки у левого флигеля — разваливается. Средств же, граждане, нет. На этом месте Печкин закатит глаза, вздохнет и с подъемом продолжит: — Всего этого нам не сделать. Давайте хоть внешность приличную дому придадим. Давайте его хоть с уличной стороны покрасим. Проведем самообложение — по рублю с человека — и покрасим. Приказчик из гастрономического магазина, бузотер Самойлович, всегда толкающийся в задних рядах, гневно закричит: — Буржуй! Не с человека по рублю, а согласно квартирной плате… Интеллигент! — Да, я интеллигент, — гордо возразит Печкин, поправляя лоснящийся, усыпанный красными цветочками галстук. — Я интеллигент и стою за культуру: пусть хоть внешность дома будет прилична. Самойлович и Печкин обязательно поругаются. В спор вмешаются все. Будут обзывать друг друга буржуями и хамами и, не решив вопроса о средствах, начнут голосовать — розовой или зеленой краской красить дом. Как много собраний, как мало дел! Мы говорим невероятно много — дела должны обгонять разговоры. Не пойду я на это собрание.* * *
Звонок. Перерыв. Мой сосед Климов решительно стукнул верстаткой — подпрыгнула недобранная строка — и развалисто зашагал к двери. Я догнал его около умывальника и боком, будто не замечая его, протиснулся вперед и отвернул кран. — Стар, стар, а жульничать не устал, — укоризненно хмыкнул Климов, с изрядной силой шлепая меня по лопатке. — Подумаешь, малый ребенок! — отозвался я. — Постоять за себя не сумеешь. Смотри, как дерешься! — А ты думал — спускать буду? — усмехнулся Климов. Мы не спеша вымыли руки, высморкались — какая только дрянь в наши носы не набивается! — и пошли к себе обратно. Буфет в типографии тесен: человек пять набьются — и повернуться негде. Большинство рабочих предпочитают закусывать там же, где работают. Когда мы возвратились, шашечный турнир был в самом разгаре. Не успеет наступить время обеда, как наши комсомольцы без промедления принимаются за игру. Шашек нет — вместо шашек квадраты да полуквадраты идут. Весь перерыв напролет в шашки дуются. В одной руке — булка, в другой — свинцовый квадрат. Климов аккуратно разворачивает принесенный из дому сверток, достает бутылку с молоком, изрядный ломоть черного хлеба и кусок вареного мяса. Он бережно раскладывает все это на бумаге и, то и дело поглаживая черные, начинающие седеть усы, неторопливо отщипывает толстыми пальцами и отправляет в рот куски хлеба, запивает их молоком и не спеша, между едой, разговаривает со мной — постоянным соседом по работе. Раньше мы недолюбливали друг друга. Он маловер. Я же верю в свою работу, верю в хорошую жизнь, верю в себя. И Климов вечно надо мною смеется. Но мы еще посмотрим, кто кого пересмеет! Нам надоело вечно обмениваться колкими любезностями, постепенно мы начали спускать друг другу ехидные замечания, привыкли к нашим скверным характерам и теперь вместе постоянно калякаем о производстве. Здесь Климов победил меня, здесь маловер взял верх: у нас в типографии трудно во что-нибудь верить — такой неприступный беспорядок. Климов взмахнул рукой, плотно сжатым волосатым кулаком помахал в сторону двери и прокричал, ни к кому не обращаясь, старую свою угрозу: — Эх, валяй, наваливай, разваливай — хозяина нет, начальников, сукиных детей, перевешать! Неожиданно из двери раздался возмущенный голос: — Несознательное трепло! В помещение вошел секретарь партийной ячейки Кукушкин. Парень он неплохой, но бестолковый. Хотя какова типография, таков и секретарь… Или нет, это будет вернее: каков секретарь, такова и типография. «При чем тут секретарь!» — часто говорят мне соседи. Ни при чем, конечно. Но там, где секретарь жох, никто работать не плох. Кукушкина все рабочие зовут Кукушкой: прозвали по фамилии, но прозвище оказалось верным. Кукушкин вечно все начинает, затеями у него полна голова, — всюду кладет свои яйца, но никогда их не высиживает, ни одного дела не довел до конца. Я не скажу, что он плохой коммунист, но не ему быть главарем. Кукушка вошел, окинул нас пристальным взглядом и недовольно спросил: — Климов, это ты разорялся? — А хотя бы я? — вызывающе отозвался Климов. — Все вы такие, а нет чтобы помочь, — упрекнул его Кукушка. — На производственное совещание никто не придет, а на работе только и знают, что ругаться. Мы с Климовым переглянулись, поняли друг друга и дружно накинулись на Кукушку: — А нас зовут? — Воду в ступе толочь? — За пять минут что скажешь? — У молокососов учиться? Кукушка съежился. Ему нечем было крыть: о производственных совещаниях большинство рабочих не имело понятия, толковали на них о всяких мелочах, а чуть доходило дело до главного, сам же Кукушка перебивал: «Это не нашего ума дело, администрация без нас разберется…» Кукушка извиняющимся тоном произнес: — Приходите сегодня!… Обязательно приходите. Совещание назначено в восемь, немножко запоздаем — около девяти начнем. Разве можно было его не обругать? Я напустился: — То-то и оно-то! В девять начнем! Кто же к вам после этого ходить будет? Вы бы еще позднее собирались. Никакой хороший рабочий в общественной работе участия принимать- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (26) »