Виктор Маликов Крещенский подкидыш

Страшные вечера в Залесье подходили к концу.

В то время, как в небесных чертогах высшие Боги закрывали врата междумирья, внизу, на Земле, наступило время Великого Водокреса.

И хотя мороз в эту пору, как всегда, лютовал не на шутку, деревенскому люду, во всю готовившемуся к большому празднику водосвятия, он отнюдь не был помехой.

Увлеченные праздничной суетой крестьяне ничуть не удручались этому обстоятельству, и даже более того казалось, ещё восторженнее радовались его «пробирающей до кости» колючей нежности.

Чего уж точно нельзя было сказать о всякой демонической братии, неизбежно и болезненно теряющей в эти дни свои злобные силы.

Их время вышло. Боги, люди, сама матушка природа, как могли, усердно спроваживали их обратно. Туда, где вплоть до следующего Рождества отведено им было самое что ни на есть «жаркое» место.

Они уходили длинной, извивающейся, словно огромная серая змея, вереницей, для простого людского взгляда абсолютно невидимой.

Шли, поспешая, поджимая хвосты, тщедушно дрожа от страха и нестерпимого холода, настороженно озираясь по сторонам, зло скалясь, рыча и огрызаясь, покидали они ненавистный, и в то же время такой податливо-лакомый на греховные соблазны человеческий мир.

Были среди них и такие, что любыми правдами и неправдами пытались в этом мире задержаться. Разбегались кто куда, и прятались, в надежде где-нибудь незамеченно отсидеться и, переждав в укромном месте великое изгнание, продолжить чинить свои бесовские козни.

Именно в такой знаменательный день, и случилась в Залесье, следующая история.

Давно говорят, это было. Отправился как-то поутру вдовый крестьянин Добромир, к проруби, на Водокресный ход.

Сам окунулся на здравие, да с собой водицы живительной набрал. Избу и подворье окропить, животину какую было домашнюю, дабы наперёд от возможных бед и напастей оградиться.

Стал углы в избе той водой опрыскивать. Три угла обошёл, как ни в чем, ни бывало, а в четвёртом… Как взвоет что-то невидимое, как завихрится и к выходу. Чуть было с ног Добромира не сшибло, и сквозняком на улицу, да так дверьми хлопнуло, что на припечке чугунные котелки с испугу подпрыгнули.

— Чур, меня, чур! — Почурался крестьянин. — Ни как анчутка в углу прятался? Ишь ты, поганец чего удумал! Беги, беги, чтоб тебя удальцы-молодцы конями потоптали! — скрутил кукиш в след удалившемуся злыдню Добромир.

И вдруг заметил, лежит, у порога, узелок, грязный, засаленный весь, а в узелке том шевелится что-то.

Взял Добромир кочергу у печи и давай ею осторожно узелок толкать.

Узелок возьми да и развяжись, а в нём… Змей-Горыныч, как есть, самый настоящий, о трех головах, с хвостом, с крыльями, только чуть поменьше котёнка.

Добромир так и опешил.

— Ну, и дела…?! — Сдвинув на лоб шапку, почесал он затылок. — Только Змей-Горынычей мне тут не хватало.

Замахнулся было кочергой, прихлопнуть Горыныча, да остановился.

Горыныч, малой совсем, несмышлёный, сжался в комочек, глазёнками испуганно хлопает и пищит жалобно.

Сердце у Добромира большое, доброе, жалко ему стало Горыныча.

— Вот оказия. Что ж мне делать-то с тобой, горемычный? — подбирая с пола змеиного детёныша произнёс Добромир.

— Ой — ёй! Да ты, видно, озяб совсем! Ладно, посиди покуда, отогрейся.

Устроил Добромир Горынычу на печи гнездо из старой шапки, усадил его туда, а сам на двор пошёл хлопотать по хозяйству.

В избу воротился ближе к обеду. Заглянул в шапку, а Горыныч свернулся клубочком, спит, посапывает.

Заварил Добромир толокно в печи, молока в крынку нацедил, хлеба краюху отрезал, собрался обедать. Слышит, запищал Горыныч в шапке, во все три голоса.

— Ну, змей болотный, проголодался? — шутя, поинтересовался Добромир, вынимая Горыныча из гнезда.

— Пошли за стол, угощу, чем богат. Не знаю я, конечно, чем там тебя мамка дома кормит, а у меня вот молоко да каша.

Кинулся, было, Горыныч к миске с кашей. Тремя носами в кашу ткнулся, отведал, замотал головами, зафыркал, и есть не стал. А вот молока парного целых три миски вылакал! Насытился, сел у миски, лапки на пузо сложил и смотрит вопрошающе на Добромира, словно спрашивает: «Чего мол, мил человек, дальше делать будем?».

Посидел Добромир, подумал.

— Оставлять тебя здесь никак нельзя, узнает кто, прихлопнут сразу, только мокрое место и останется. Да и родные тебя, поди уже давно ищут. А мы вашего брата хорошо знаем, в деревню нагрянут, разбираться не станут, сожгут тут всё в головешки и улетят восвояси. Эх! Где наша не пропадала! — Приняв решение, хлопнул себя ладонью по бедру Добромир. — Свезу-ка я тебя в лес к тётушке-ведунье. Может, подскажет чего путного.

Запряг лошадь в дровни, сам в них уселся. Горыныча за пазуху сунул, и тряхнул вожжами.

— Но! Пошла, родимая!

А лес в эту пору не лес — загляденье! Небо как море синее, чистое, ни облачка. Солнце большое, яркое, на землю глядит, улыбается, и белым-бело всё вокруг, так, что аж глаз режет. Сосны да ели-невесты, в шубы снежные нарядились, вдоль дороги стоят, переглядываются, будто ожидают кого-то важного, из столицы. И тишина… Только снег под полозьями скрипит.

Не прошло и часа, как показалась впереди затерявшаяся среди леса одинокая тётушкина изба. Редко кто сюда по своей воле захаживал, ни следов, ни тропинок, лишь большая сова на коньке дремлет, да густой дым из трубы поднимается.

Постучал Добромир в дверь.

— Кто там? — послышался тётушкин голос.

— Тётушка Марья, отвори. Это я, Добромир, племянник твой, из Залесья.

— А, племяш, — приоткрыв дверь и выглянув в щелку, произнесла тётушка. — Входи, присаживайся, сбитня отведай, сварила только.

— Знаю, знатный у тебя сбитень, тётушка. Да только некогда мне его распивать, ты уж прости. За советом к тебе приехал. Ты ведь не в обиду сказано, в потусторонних делах как никто другой сведуща, подскажи, будь добра, что мне вот с этим делать? — спросил Добромир, извлекая из-за пазухи широкой овчинной шубы малого Горыныча.

Тетушка Марья сплеснула руками.

— Вот те раз! А я-то думаю, чего на той стороне змеиное племя так переполошилось. С ночи лютуют ироды, туда, сюда мечутся, чуть ли не стаями. Ты где его взял, соколик? — поинтересовалась старуха.

— Похоже, анчутка выронил. Я водицей водокресной в избе кропил, он и драпанул восвояси, а этого вот в узелке на пороге оставил.

— Ах, он паршивец, у самого старшего змея детёныша выкрал! Ворочать змеёныша нужно немедленно, иначе беды не миновать.

— Вот и я о том же. Может, дорогу подскажешь?

— От чего не подсказать?! Только вот добраться туда просто так, своим ходом, не