- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (95) »
такими непонятными языками, откуда они пришли? — был задан и решался исследователями нефинно-угорского происхождения (например, Фишер, Ломоносов) и учеными финно-угорских народов (Шайнович, Портан). И с другой стороны — что за язык, на котором мы говорим, и откуда мы попали в Европу? Параллельно с тем, как рождались ответы, рождалась сама наука... К XIX веку разрозненные исследования сложились в зрелую науку, ученые искали контакты друг с другом, начались экспедиции, создавались университетские кафедры...».
Таким образом, предлагаемая периодизация истории этнографического изучения финно-угорских народов России в XVIII — первой половине XIX в. предполагает выделение двух сменяющих друг друга этапов. Первый этап, хронологически охватывающий весь XVIII в., был непосредственно связан с развитием идеи европейского Просвещения, включавшей в себя народоведение как часть общей программы рационального познания окружающего мира. Академические экспедиции, работавшие в те годы на пространствах Российской империи, подняли огромный пласт этнокультурной информации, осмысление которой было начато выдающимися умами эпохи. Исследовательский импульс, нашедший свое воплощение в историко-географических и этнографических трудах Ф.И. Страленберга, Г.Ф. Миллера и И.Г. Георги, был распространен в том числе и на финно-угорские народы, сделав их полноправными субъектами просветительской ойкумены. Истоки финно-угорских этнографических исследований, берущие свое начало от века Просвещения, получили пронзительное, чувственное звучание в трудах ученых-романтиков, чья деятельность анализируется в рамках второго этапа нашей периодизации. Когда на заре XIX в. активизировался процесс строительства европейских наций, финские и венгерские ученые посчитали делом своей чести восстановить историю своих народов, обратившись к изучению материальных и духовных свидетельств прошлого. Поиски финно-угорской (уральской) прародины и родственных народов привели А.И. Шегрена, М.А. Кастрена и А. Регули в Россию, заново открытую в романтический период истории науки. Будучи, подобно их предшественникам, воспитанниками европейских научных институтов, они привнесли в российскую науку не только устоявшиеся исследовательские традиции, но и заложили первые камни в фундамент отечественного финно-угроведения.
О методологии: Размышления и некоторые предварительные опыты над тем, как надежней всего связать в единый текст довольно разнородный историографический и этнографический материал, подсказали способ изложения, который вкратце можно отобразить в виде следующей последовательности: эпохи — идеи — герои.
Казалось бы, сам переживаемый исторический период диктует людям изначально определенные нормы поведения, мышления и письма — «коллективные представления» (по Э. Дюркгейму), одновременно определяя цель интеллектуальной деятельности, направляющей усилия ученых-профессионалов и энтузиастов-любителей. Форма и стилистика научных произведений, датируемых примерно одним временем, также указывают на их связь с некими общими идеями, которые позволяют авторам особым образом интерпретировать находящийся в их распоряжении материал. Мир идей, по-видимому, превращает историческое время в историческую эпоху, выделяя исследовательские приоритеты, указывая на ориентиры и вырабатывая систему оценивания. То есть, мы вновь возвращаемся к мысли об исторической предопределенности большей части научных результатов, когда творческий потенциал ученой личности реализовывался в рамках доминирующей идеологии. Между тем, устойчивость идейного обеспечения науки зависела от достижительных способностей ее лидеров, а именно — от их умения продемонстрировать познавательные возможности выработанной методологии и способности увлечь за собой молодое поколение. Проблема лидеров состояла еще в том, что добиваясь выдающихся научных успехов, они сами взрывали прежние установки, своими трудами и героизмом биографий задавая столь высокую планку, за которой, как будь-то бы возникала пустота. Но эта пустота была не безвоздушным бесплодным пространством, а стартовой площадкой для поисков новых героев, новых идей, новой эпохи.
Расположение и отслеживание движения избранных нами героев в историческом времени, географическом пространстве и мире идей потребовало применения ряда специальных приемов, первостепенное значение среди которых занимает метод биографического анализа. Научная биография как жанр предполагает не только рассказ о личных успехах и неудачах ученого, но, прежде всего, исследование его мироощущения и, если можно так сказать, позиционирования в различных социальных средах. Таким образом, научные биографии выделенных персоналий в буквальном смысле находятся между социологией и историей, если учитывать индивидуальные импульсы и коллективные решения, имеющие место в конкретной ситуации. Биографические данные, в свою очередь, фокусируют внимание на истории тех научных сообществ, в которых формируются и работают интересующие нас ученые. Академические традиции, университетская жизнь, а также сведения о неформальных объединениях интеллектуалов создают «рабочий контекст», позволяющий определить степень вовлеченности ученого в общее дело, рассмотреть взаимоотношения с коллегами и работодателями.
Сделанные М. Фуко наблюдения из европейской истории знаний, подчеркнули общественную значимость научных изысканий, великих открытий и инноваций, показав тесную взаимосвязь интеллектуальной и политической истории. Финансирующие науку государственные институты, равно как и покровительствующие ученым сановники-меценаты становились участниками исследовательского процесса, пытаясь извлечь из него практическую пользу, а порой и личную выгоду. Тонкая игра между учеными и властью продолжалась с переменным успехом, точно так же, как и дружба/вражда между отдельными представителями науки и правительства. Нарушение этого баланса грозило, с одной стороны, политизацией и полным «огосударствлением» науки, с другой — дестабилизацией самого государства, вошедшего в противоречие с интеллектуальной элитой. В этой связи, в предлагаемой читателю работе значительное внимание уделено истории взаимоотношений ученых и империи. Тем более, что теория и практика европейского национализма, широко обсуждающаяся в последнее время в рамках имперского дискурса, представила достаточно оригинальный угол зрения на, казалось бы, давно известные факты. Так, имперское государство, чья устойчивость, как известно, зиждилась на наднациональной
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (95) »