нашла, а Борю, сыночка моего, нашла!.. Олхон уже не пыталась плясать, она стояла на одном месте, жалобно причитая и плача. Потом, обессилев, тяжело уселась на табуретку к изголовью Дарьи.

Ещё долго подруги разговаривали. Возбуждение от выпитого вина проходило. Карпушиха изредка кивала головой, её обмякшее тело глубоко вдавливалось в подушки, голос прерывался и слабел. Говорила бабушка. Она вспоминала, как дружили с детства Борис и средний сын Дарьи — Антон, как вместе сдавали экзамены за десятый класс. Какой весёлый был Борис, когда получил свидетельство отличника, как хотел стать учителем! И тут война, Бориса и Антона вместе с другими добровольцами провожало на фронт всё село. Антон вернулся, работает в колхозе шофёром, а Бориса нет. Давно лежит в верхнем ящике комода похоронка, пришедшая в сорок третьем году из Сталинграда.

— Эх, был бы жив Борис, работал бы сейчас учителем в нашей школе. Я бы внуков нянчила, — печалится бабушка.

— Ты что, Марья, бога гневишь… — шелестит бескровными губами Карпушиха. — Вон у Лидии Мансуровой муж вернулся после похоронки, жив, здоров. Может, и Борис где-то служит, а сообщить о себе ему нельзя, тактика не велит.

Олхон затихает от малопонятного слова «тактика», докуривает трубку самосада, выбивает тщательно пепел и прощается.

Бабушка и внучка идут в потёмках по длинной улице села. За глухими заборами хрипло лают собаки, спущенные на ночь с цепи. Радуясь недолгой свободе, псы в отместку хозяевам за тоскливое дневное сидение устраивают сварливую перебранку. Нилка вздрагивает, когда слышит близко горячее дыхание и лай собак.

Олхон идёт, не глядя под ноги, не обращая внимания на щели и дыры в тротуаре. Походка у неё не такая уверенная, как днём, неровная, будто вот-вот споткнётся и упадёт. Нилке тревожно за бабушку, она крепко держится за её руку и торопит домой.

Девочка знает: сегодня бабушка долго не заснёт, снова в какой раз Уяна станет перечитывать при тусклом свете керосиновой лампы солдатский треугольник — последнее письмо Бориса, присланное из госпиталя. А вернее, это уже было не его письмо, писал сосед по палате под диктовку Бориса.

«Дорогие мои, родные! Сейчас я лежу в полевом госпитале. Рана серьёзная, но не опасная, так что, мама, сильно не переживайте за меня. Здесь много земляков-сибиряков, они меня подбадривают. Мы все в госпитале живём одной надеждой: скорее бы поправиться. Часто вспоминаем родных и свои родные места.

Эх, скорей бы закончилась война! Вернусь я домой, и все поедем в город. Мы с сестрой станем учиться. Нилка будет жить с нами. Берегите себя. Борис».

Бабушка будет слушать так, как будто дочь читает письмо впервые. И на каждое слово в письме у неё найдутся самые разные предположения, и все они только о лучшем, благополучном исходе. Уяна и Нилка станут поддакивать Олхон. А потом они в какой раз поверят, что похоронка — обман, ошибка военного писаря, что надо набраться ещё немножко терпения. И тогда обязательно придёт Борис, невредимый, весёлый, как прежде. Они вчетвером поедут в город. Уяна будет учиться в техникуме на ветеринара, Нилка в школе, Борис в институте. Бабушка станет шить платья, жакеты, тапочки, вязать варежки и шапочки — всё, что нужно городским модницам, ведь такие сноровистые руки, как у Олхон, трудно найти и в большом городе…

Поздно вечером, успокоясь, бабушка достаёт из громадного сундука, окованного по углам узорчатым железом, заветный костюм, который надевал Борис на выпускной вечер в школу. Олхон встряхивает костюм, проверяя, не завелась ли моль, пересыпает свежей махоркой. Потом украдкой взглядывает на новенькие, ни разу не надёванные хромовые сапоги, которые выменяла зимой у проезжих горожан за два куля картошки. Стоят, бравые, ждут не дождутся своего молодого ловкого хозяина.

* * *

Утро началось с суматохи и неотложных дел. Нилку одели в новое сатиновое синее платье в белый горошек и новенькие туфли, которые привезла Антонина. Тётка заплела ей две тугие косички. Теперь она была готова к отъезду, и ей не терпелось поскорее отправиться в город.

Ей казалось, что Уяна и Антонина слишком медленно собираются. Скорее бы, скорее закрыла Антонина свой скрипящий чемодан! Они с Уяной поедут в город, проводят Антонину, прокатятся вдвоём на пароходе, вот только жаль, что бабушки не будет с ними. Нилка даже поделилась своими новостями с дворовым псом Далайкой, который в ответ на откровенность благодарно лизнул её в щёку.

Наконец вещи уложены, чаи выпиты, все ненадолго присели перед дорогой. У ворот затарахтела полуторка Антона, сына Дарьи Карпушихи. Нилку посадили в кабину, Уяна и Антонина забрались в кузов. Бабушка торопливо совала внучке конфеты и пряники, обнимала и целовала, но той хотелось одного — лишь бы машина тронулась в путь. Наконец полуторка двинулась вперёд, поднимая облако белёсой пыли.

Уставшая от духоты, запаха бензина и долгих сборов, Нилка сразу уснула. Её разбудили, когда машина стояла у входа на пристань. Девочка никогда не видела такого множества людей и даже растерялась от говорливой, беспокойной круговерти толпы. Словно она, Уяна и Антонина были сами по себе, в то время как люди, заполнившие речную пристань, охвачены одним стремлением попасть на большой пароход с дымящими трубами, откуда со свистом вырывался белый пар, снующими матросами и глухим гудением невидимых сильных машин.

Постепенно, чем ближе они подходили к пароходу, Нилкина растерянность исчезала, уступая место любопытству.

Мужчины, нагруженные чемоданами и узлами, женщины с детьми на руках пробивались к узкому трапу, где стоял в белом кителе с золотыми нашивками усатый капитан. Нилка видела, как рядом с капитаном появилась мать и протянула ему билет. Он вежливо кивнул и даже взял под козырёк, но она не уходила с прохода, задерживая пассажиров, что-то объясняя ему, показывая пальцем на толпу. Нилке показалось, что понятливые глаза капитана остановились на ней, он согласно кивнул головой, и успокоенная Антонина отошла в сторону.

— Ну что, племянница, пойдём на пароход? — виновато улыбнулась тётка, взяла Нилку на руки, крепко прижала к себе и, вздохнув, пошла к трапу.

Посадка уже закончилась, Уяна бегом поднялась по трапу, поставила Нилку на палубу и, не прощаясь, не оглядываясь, побежала назад.

— Уяна, Уяна! — громко закричала девочка, но пароход, дав на прощанье оглушительный гудок, медленно отвалил от причала, на краю которого стояла тётка. И чем шире