кавказец под два метра ростом, перед которым Таня и не устояла, закрутив с Магомедом роман. Жила она на втором этаже высотного длинного девятиэтажного дома, который мы, старожилы Кронштадта, называли «китайской стеной», ибо в этих огромных домах было до двенадцати подъездов, а длина каждого дома составляла более двухсот метров.

Молодая женщина была к тому же большой выдумщицей, не лишенной девичьего романтизма, предложила Магомеду сложную и заумную систему встреч: когда в окне на подоконнике стоял горшок с декоративным кактусом, это означало, что мужа дома нет и можно входить. «Входить»

— еще громко сказано, ибо, по сути, это не означало войти в двери, а нужно было по пожарной лестнице подняться до уровня второго этажа и встать левой ногой на карниз, левой же рукой ухватиться за раму предварительно открытого ею окна и затем проникнуть внутрь. Магомед поделился со мной о знакомстве с неотразимой блондинкой, рассказал о пожарной лестнице, о кактусе, карнизе и окне. Мне это почему-то очень не понравилось, и я выразил свои подозрения и неудовольствие вслух:

— Зачем надо подниматься по пожарной лестнице и затем лезть через окно, если спокойно можно войти в дверь ее квартиры в подъезде? Ведь ты подвергаешь свою жизнь опасности, а если, допустим, пойдет дождь карниз намокнет, и твоя нога соскользнет с него? И где гарантия, что тебя никто не заметит во время твоих цирковых изощрений. Да любой увидевший тебя на карнизе, несомненно, подумает и предположит, что ты проникаешь в квартиру ограбить ее или же для прелюбодеяния в качестве любовника. Что в данном случае одинаково опасно. Естественно, в конечном итоге ее мужу станет известно о твоих ночных вояжах, и я уже заранее предвижу печальный исход этой истории. Поэтому хотел бы тебя предостеречь от неминуемой опасности, ибо все это мне почему-то очень даже не нравится.

К сожалению, Магомед не прислушался к моим словам и продолжил общение с этой вальяжной особой. И как итог, все пошло по сценарию, который я и предполагал. Кто-то из соседей заметил, как некто систематически влезает в окно к Татьяне, и поставил рогоносца в известность. Скорее всего последовало бурное разбирательство, затем признание и раскаяние в содеянном. Призналась она и в наличии условного знака — горшке с кактусом на подоконнике. И вот обманутый муж в следующую ночь выставил злополучный кактус на место, гарантирующий пылкому любовнику очередную безопасность. Оскорбленный рогоносец, обмотав большой молоток тремя полотенцами, затаился за шторами, предварительно открыв окно и выключив освещение в комнате. Ничего не подозревавший Магомед спокойно поднялся по пожарной лестнице и шагнул на карниз будущих фатальных испытаний. И когда он в эйфории от предстоящей близости взялся за раму открытого окна для очередного проникновения в чужую частную собственность, внезапно получил мощнейший удар по лбу обмотанным орудием преступления. Как подрубленное дерево рухнул он на спину с высоты второго этажа, но нашел в себе силы и, прихрамывая, бросился наутек. Ночью у него началась рвота и сильные головные боли, о чем Хамзат немедленно меня оповестил. Вот тогда-то от первого лица мне и стали известны все подробности происшедшего вечером события. Пришлось вызывать скорую помощь и срочно госпитализировать его в неврологическое отделение военно-морского госпиталя с диагнозом «тяжелое сотрясение головного мозга», вызванное случайным падением с высоты более трех метров. Легенду о его падении с высоты сочинили на ходу. Заведующий отделением подполковник медицинской службы Аносов Петя, мой хороший приятель, отнеся к Магомеду с большим вниманием и сразу приступил к симптоматическому лечению основной причины заболевания. Однако, пролечившись в больнице десять дней, наш подопечный вдруг начал проявлять активность по своей досрочной выписке из стационара. Аносов категорически возражал, утверждая, что больному необходимо пролежать еще не менее месяца на барбитуратах, и что поведение Магомеда есть не что иное, как усиление реактивного состояния, вызванного тяжелым сотрясением мозга. Преждевременная выписка, утверждал Петя Аносов, может привести к необратимым органическим нарушениям головного мозга, а это уже относится к разряду психических заболеваний. Я полностью согласился с его доводами и немедленно вызвал Хамзата в госпиталь, кратко объяснив ему суть сложившейся ситуации. Но все увещевания остаться на продолжение лечения Магомед категорически отверг, уверяя нас, что он великолепно себя чувствует:

— Сейчас мои однокурсники находятся на сельскохозяйственной практике в Ломоносовском совхозе, и я должен быть с ними на уборке помидоров, не могу я здесь прохлаждаться, когда они там работают…

И ведь настоял на своем, а утром следующего дня убыл в Ломоносовский совхоз, где работали его сокурсники на сборе помидоров. Он проработал пять дней, когда однажды вечером мне вновь позвонил Хамзат. Встревоженным испуганным голосом он сообщил, что Магомеда прямо с поля отправили в психиатрическую больницу. Попросил вместе с ним проехать в это злополучное медицинское учреждение. В машине к нам присоединился еще один наш приятель Алихан Яхдиев — ингуш родом из Назрани, работавший телевизионным мастером в кронштадтском телеателье, который немедленно откликнулся на постигшее друга горе. Магомеда мы застали в палате, где он сидел безучастно и отрешенно смотрел в одну точку, абсолютно равнодушным взглядом. Таким же образом он отнесся к нашему приходу, то есть никак не реагируя, чем привел нас в глубокое волнение и расстройство. Дрожащими руками Хамзат налил в стакан из бутылки кефир и попытался его поднести Магомеду прямо в рот. Кефир стекал ему на подбородок и далее — на больничный халат, но он не сделал ни одного глотка, оставаясь невосприимчивым к его попыткам. Произошло то, о чем предупреждал врач-невролог Петя Аносов — необратимое органическое нарушение в головном мозге, приведшее к заболеванию психики. Вероятнее всего, работая в совхозе, Магомед подавал тяжелые ящики с помидорами в кузов машины, что и спровоцировало обострение болезни. Подавленные и убитые увиденным, молча возвращались мы в Кронштадт.

В тот же вечер Хамзат позвонил отцу Магомеда — младшему брату своего отца и как мог, объяснил ситуацию, попросил приехать по возможности незамедлительно. А через три дня я им же был весьма настойчиво приглашен к нему на дом, где застал родителей Магомеда в крайнем расстройстве и возмущении. Двери открыла Мадина, и, раздеваясь в прихожей, я услышал доносившийся из зала резкий, не терпящий возражения, мужской голос:

— Хамзат, мы отдали