дорогу, примыкали другие, тоже значительно поредевшие, и таким образом стая опять была многочисленной и сильной, совершала набеги на соседние и отдалённые фиорды — сто километров для сёмги пустяк. Сёмужка плыла теперь во главе стаи.
Весна на Севере совпадает с началом светлого времени года, с незакатным днём. Казалось бы, наслаждайся, жируй себе круглые сутки — к чему искать лучшего места под солнцем! Но уже на другую весну какое-то смутное беспокойство, что-то вроде тоски по далёкой, родной стороне, начинает всё чаще, всё неотступнее преследовать сёмг. Они замедляют продвижение вперёд, тревожно принюхиваются к воде, замирают на месте, будто о чём-то задумываются или вспоминают. Наконец, вожаки решительно поворачивают к дому.
Трудно сказать, что при этом творилось с Сёмужкой — всё последнее время ей казалось, что внутри неё завязываются крошечные живые узелки, много-много, и она оберегала их, словно хрупкую драгоценность, от всевозможных опасностей. Нет, наша Сёмужка ещё не догадывалась, что должна будет сделаться матерью, да и не так скоро это произойдёт, но в её памяти вдруг оживало далёкое — милая речка, журчание прозрачных струй, обтекающих круглые камни, неподвижные плёсы.
«Ах, если бы снова окунуться в ту же самую ласковую, прекрасную воду и, может быть, снова почувствовать себя Серебрянкой, Пестряткой!.. Неужели это возможно?..» Она с силой ударяла хвостом, стряхивала с себя мечтательное оцепенение, но вскоре снова то же состояние овладевало ею. И только тогда успокоилась, когда стая вышла в открытое море, взяла направление к родным берегам. Прощайте, каменные громады скал, прощайте, мглистые скандинавские фиорды, — вы были для нас добрым приютом!
В Баренцевом море, как обычно, штормило, но теперь Сёмужке это было не страшно: она привыкла к штормам, а движение к дому придавало новые силы. Гораздо больше её беспокоили мелкие рачки-паразиты, морские клопы, во множестве присосавшиеся к телу, — от них невозможно было избавиться, как она ни старалась: ни стремительно уходя в глубину и затем так же стремительно поднимаясь, ни в толпе других рыб, о которых тёрлась боками. Она плыла на предельной скорости, и рачки как будто от неё отставали, приостанавливалась — тело по-прежнему чесалось, зудело. Но и этому — догадывалась она — будет конец: стоит лишь погрузиться в пресную воду.
А скорость Сёмужка развивала не малую: проплывала за сутки километров шестьдесят, иной раз и больше. Скоро, скоро она порезвится, поплещется в родной реке!
И хотя она находилась во главе сёмужьей стаи, а поэтому сама должна была отыскивать путь, это оказалось нетрудно: стоило лишь отклониться от верного курса, как изнутри будто включался какой-то дрожащий «моторчик» и ни в какую не желал угомониться; стоило взять правильное направление, и «моторчик» смолкал.
Неужели здесь, в безбрежном море воды, извивалась, змеилась речная ниточка-струйка? Уж не эта ли «змейка» вела её за собой?..
В горле Белого моря встретилось стадо тюленей, отдыхавших на льдине.
Сёмужка вовремя увела косяк в глубину, и тюленям ничего не досталось.
Затем были ставные рыбачьи сети — на якорях, с привязанными сверху стеклянными поплавками-шарами. Сёмужка издали заметила верёвки с запутавшейся в них травой и неподвижно уснувшими рыбами — заметила и обошла стороной.
Теперь сёмги плыли вдоль берега. Их оставалось всё меньше: многие сёмги в пути отделялись от стаи, друг за другом уходили в свои заповедные реки. У Сёмужки тоже была такая река — та, которая впереди и которая всегда была с ней, в её памяти. Доплывёт и она до своей реки.
Уже несколько месяцев она находилась в пути. И уже тяжелила икра, распирая бока. Наконец и наша Сёмужка вступила в речное устье, из которого вышла несколько лет назад. Что это было за чудо — вновь услышать журчание воды по камешкам, освежиться с дороги в тугой родниковой струе, потереться брюхом о дно! Что за наслаждение — подпрыгнуть над зеркальной поверхностью плёса, распугивая дремлющих обитателей зарослей — всех этих ершей, окуньков и щук. Нет, не станет она за ними охотиться, ей это не нужно. Она приплыла сюда для другого…
Сёмужка поднималась вверх по реке, приглядываясь к знакомым местам. Каким маленьким всё теперь здесь казалось — узкие берега, мелкие плёсы, нестрашные перекаты, — и всё-таки это была её родина! Миновала один порог и второй — тоже маленькие. Сверху слышался несмолкающий гул падуна. Заглянула за поворот — что это? Поперёк реки громоздилась отвесная стена, которой не было раньше. Разве Сёмужка знала, что люди в её отсутствие выстроят здесь плотину! Ну, а если бы даже знала?
Вода бросалась вниз с водосброса, с высоты трёхэтажного дома, ярилась, пенилась. Даже самая сильная рыба ни за что не одолела бы эту стену. Правда, у берега, где стена кончалась, оставался какой-то неширокий проход — это и был канал. Сёмужка видела, как туда поворачивали другие рыбы. Но сама она там никогда не плыла… Что же Сёмужке делать? Ей ведь надо вверх по реке. Нет, она не пойдёт в незнакомое русло, но и не отступит так просто — отыщет на дне подходящую яму и в ней будет ждать…
Яма была очень старая, хотя и глубокая, заиленная, с покатыми сглаженными краями. Сёмужка приготовилась к долгой отсидке в ней. Она не заметила, как подкрался коварный сак, и только тогда опомнилась, когда очутилась в прочных сетях.
Как обречённо билась она в саке, вытащенная из воды! Выгибалась дугой, рвалась назад, в реку!
— Скорее в садок! — крикнул один рыбовод другому, который вытащил сёмгу. — Напугалась, пузатая, — сама себя поколотит…
Вдвоём они быстро и бережно переложили сёмгу в просторный дощатый ящик с водой.
Теперь рыбоводный завод станет родиной для её мальков… Так закончилось путешествие Сёмужки.
