Ожиданием томиться.
Иль опять алмазов мало
Заблистало на страницах?
Отвечает гневной дочке Опечаленный Фирдуси: — Поглядите в эти строчки, Я за труд взялся́, не труся, Но должны еще чудесней Быть завязки приключений, Чтобы шах прекрасной песней Насладился в час вечерний. Не волнуйтесь, подождите, Разве каплет над Ираном? Будет день, кого хотите, Назовете вы желанным.
Баня старая закрылась, И открылся новый рынок. На макушке засветилась Тюбетейка из сединок. Чуть ползет перо поэта И поскрипывает тише. Чередой проходят ле́та, Дочка ждет, Фирдуси пишет.
В тростниках размокли кочки, Отцвели каштаны в Тусе. Вновь стучится злая дочка К одряхлевшему Фирдуси: — Жизнь прошла, а вы сидите Над писаньем окаянным. Уважаемый родитель! Как дела с моим приданым? Вы, как заяц, поседели, Стали злым и желтоносым, Вы над песней просидели Двадцать зим и двадцать весен. Двадцать раз любили гуси, Двадцать раз взбухали почки. Вы оставили, Фирдуси, В старых девах вашу дочку. — Будут груши, будут фиги, И халаты, и рубахи. Я вчера окончил книгу И с купцом отправил к шаху. Холм песчаный не остынет За дорожным поворотом, — Тридцать странников пустыни Подойдут к моим воротам.
Посреди придворных близких Шах сидел в своем серале. С ним лежали одалиски, И скопцы ему играли. Шах глядел, как пляшут триста Юных дев, и бровью двигал. Переписанную чисто Звездочет приносит книгу:
— Шаху прислан дар поэтом, Стихотворцем поседелым… Шах сказал: — Но разве это — Государственное дело? Я пришел к моим невестам, Я сижу в моем гареме. Тут читать совсем не место И писать совсем не время. Я потом прочту записки, Небольшая в том утрата, — Улыбнулись одалиски, Захихикали кастраты.
В тростниках просохли кочки, Зацвели каштаны в Тусе. Кличет сгорбленную дочку Добродетельный Фирдуси: — Сослужите службу ныне Старику, что видит худо: Не идут ли по долине Тридцать войлочных верблюдов? — Не бегут к дороге дети, Колокольцы не бренчали, В поле только легкий ветер Разметает прах песчаный.
На деревьях мерзнут почки, В облаках умолкли гуси, И опять взывает к дочке Опечаленный Фердуси: — Я сквозь бельма, старец древний, Вижу мир, как рыба в тине. Не стоят ли у деревни Тридцать странников пустыни? — Не бегут к дороге дети, Колокольцы не бренчали, В поле только легкий ветер Разметает прах песчаный.
Вот посол, пестро одетый, Все дворы обходит в Тусе: — Где живет звезда поэтов — Ослепительный Фирдуси? Вьется стих его чудесный Легким золотом по черни, Падишах прекрасной песней Насладился в час вечерний. Шах в дворце своем, и ныне Он прислал певцу оттуда Тридцать странников пустыни, Тридцать войлочных верблюдов, Ткани солнечного цвета, Полосатые бурнусы… Где живет звезда поэтов — Ослепительный Фирдуси?
Стон верблюдов горбоносых У ворот восточных где-то, А из западных выносят Тело старого поэта. Бормоча и приседая, Как рассохшаяся бочка, Караван встречать седая На крыльцо выходит дочка:
— Ах, медлительные люди! Вы немножко опоздали. Мой отец носить не будет Ни халатов, ни сандалий. Если шитые иголкой Платья на́шивал он прежде, То теперь он носит только Деревянные одежды. Если раньше в жажде горькой Из ручья черпа́л рукою, То теперь он любит только Воду вечного покоя. Мой жених крылами чертит Страшный след на поле бранном. Джина близкой-близкой смерти Я зову своим желанным. Он просить за мной не будет Ни халатов, ни сандалий… Ах, медлительные люди! Вы немножко опоздали.
Встал над Тусом вечер синий, И гуськом идут оттуда Тридцать странников пустыни, Тридцать войлочных верблюдов.
1935
У поэтов есть такой обычай: В круг сойдясь, оплевывать друг друга. Магомет, в Омара пальцем тыча, Лил ушатом на беднягу ругань.
Он в сердцах порвал на нем сорочку И визжал в лицо, от злобы пьяный: — Ты украл пятнадцатую строчку, Низкий вор, из моего «Дивана»!
За твоими подлыми следами Кто пойдет из думающих здраво? Старики кивали бородами, Молодые говорили: — Браво!
А Омар плевал в него с порога И шипел: — Презренная бездарность! Да минет тебя любовь пророка Или падишаха благодарность!
Ты бесплоден! Ты молчишь годами! Быть певцом ты не имеешь права! — Старики кивали бородами, Молодые говорили: — Браво!
Только некто пил свой кофе молча, А потом сказал: — Аллаха ради! Для чего пролито столько желчи? — Это был блистательный Саади.
И минуло время. Их обоих Завалил холодный снег забвенья. Стал Саади золотой трубою, И Саади слушала кофейня.
Как ароматические травы, Слово пахло медом и плодами. Юноши не говорили: «Браво!» Старцы не кивали бородами:
Он заворожил их песней птичьей — Песней жаворонка в росах луга… У поэтов есть такой обычай: В круг сойдясь, оплевывать друг друга.
1936
Редактор — Н. Кружков
Подписано к печати 15.09.1956. Тираж 150 000. Цена 40 коп.
Отвечает гневной дочке Опечаленный Фирдуси: — Поглядите в эти строчки, Я за труд взялся́, не труся, Но должны еще чудесней Быть завязки приключений, Чтобы шах прекрасной песней Насладился в час вечерний. Не волнуйтесь, подождите, Разве каплет над Ираном? Будет день, кого хотите, Назовете вы желанным.
Баня старая закрылась, И открылся новый рынок. На макушке засветилась Тюбетейка из сединок. Чуть ползет перо поэта И поскрипывает тише. Чередой проходят ле́та, Дочка ждет, Фирдуси пишет.
В тростниках размокли кочки, Отцвели каштаны в Тусе. Вновь стучится злая дочка К одряхлевшему Фирдуси: — Жизнь прошла, а вы сидите Над писаньем окаянным. Уважаемый родитель! Как дела с моим приданым? Вы, как заяц, поседели, Стали злым и желтоносым, Вы над песней просидели Двадцать зим и двадцать весен. Двадцать раз любили гуси, Двадцать раз взбухали почки. Вы оставили, Фирдуси, В старых девах вашу дочку. — Будут груши, будут фиги, И халаты, и рубахи. Я вчера окончил книгу И с купцом отправил к шаху. Холм песчаный не остынет За дорожным поворотом, — Тридцать странников пустыни Подойдут к моим воротам.
Посреди придворных близких Шах сидел в своем серале. С ним лежали одалиски, И скопцы ему играли. Шах глядел, как пляшут триста Юных дев, и бровью двигал. Переписанную чисто Звездочет приносит книгу:
— Шаху прислан дар поэтом, Стихотворцем поседелым… Шах сказал: — Но разве это — Государственное дело? Я пришел к моим невестам, Я сижу в моем гареме. Тут читать совсем не место И писать совсем не время. Я потом прочту записки, Небольшая в том утрата, — Улыбнулись одалиски, Захихикали кастраты.
В тростниках просохли кочки, Зацвели каштаны в Тусе. Кличет сгорбленную дочку Добродетельный Фирдуси: — Сослужите службу ныне Старику, что видит худо: Не идут ли по долине Тридцать войлочных верблюдов? — Не бегут к дороге дети, Колокольцы не бренчали, В поле только легкий ветер Разметает прах песчаный.
На деревьях мерзнут почки, В облаках умолкли гуси, И опять взывает к дочке Опечаленный Фердуси: — Я сквозь бельма, старец древний, Вижу мир, как рыба в тине. Не стоят ли у деревни Тридцать странников пустыни? — Не бегут к дороге дети, Колокольцы не бренчали, В поле только легкий ветер Разметает прах песчаный.
Вот посол, пестро одетый, Все дворы обходит в Тусе: — Где живет звезда поэтов — Ослепительный Фирдуси? Вьется стих его чудесный Легким золотом по черни, Падишах прекрасной песней Насладился в час вечерний. Шах в дворце своем, и ныне Он прислал певцу оттуда Тридцать странников пустыни, Тридцать войлочных верблюдов, Ткани солнечного цвета, Полосатые бурнусы… Где живет звезда поэтов — Ослепительный Фирдуси?
Стон верблюдов горбоносых У ворот восточных где-то, А из западных выносят Тело старого поэта. Бормоча и приседая, Как рассохшаяся бочка, Караван встречать седая На крыльцо выходит дочка:
— Ах, медлительные люди! Вы немножко опоздали. Мой отец носить не будет Ни халатов, ни сандалий. Если шитые иголкой Платья на́шивал он прежде, То теперь он носит только Деревянные одежды. Если раньше в жажде горькой Из ручья черпа́л рукою, То теперь он любит только Воду вечного покоя. Мой жених крылами чертит Страшный след на поле бранном. Джина близкой-близкой смерти Я зову своим желанным. Он просить за мной не будет Ни халатов, ни сандалий… Ах, медлительные люди! Вы немножко опоздали.
Встал над Тусом вечер синий, И гуськом идут оттуда Тридцать странников пустыни, Тридцать войлочных верблюдов.
1935
Кофейня
…Имеющий в кармане мускус не кричит об этом на улицах. Запах мускуса говорит за него.Саади
У поэтов есть такой обычай: В круг сойдясь, оплевывать друг друга. Магомет, в Омара пальцем тыча, Лил ушатом на беднягу ругань.
Он в сердцах порвал на нем сорочку И визжал в лицо, от злобы пьяный: — Ты украл пятнадцатую строчку, Низкий вор, из моего «Дивана»!
За твоими подлыми следами Кто пойдет из думающих здраво? Старики кивали бородами, Молодые говорили: — Браво!
А Омар плевал в него с порога И шипел: — Презренная бездарность! Да минет тебя любовь пророка Или падишаха благодарность!
Ты бесплоден! Ты молчишь годами! Быть певцом ты не имеешь права! — Старики кивали бородами, Молодые говорили: — Браво!
Только некто пил свой кофе молча, А потом сказал: — Аллаха ради! Для чего пролито столько желчи? — Это был блистательный Саади.
И минуло время. Их обоих Завалил холодный снег забвенья. Стал Саади золотой трубою, И Саади слушала кофейня.
Как ароматические травы, Слово пахло медом и плодами. Юноши не говорили: «Браво!» Старцы не кивали бородами:
Он заворожил их песней птичьей — Песней жаворонка в росах луга… У поэтов есть такой обычай: В круг сойдясь, оплевывать друг друга.
1936
Об издании
Дмитрий Борисович Кедрин ИЗБРАННОЕРедактор — Н. Кружков
Подписано к печати 15.09.1956. Тираж 150 000. Цена 40 коп.