Марджори Боуэн
Рецепт
Джон Каминг коллекционировал истории с привидениями. Он всегда утверждал, что эта история — лучшая из ему известных, хотя часть ее он знал с чужих слов. Для того, чтобы поведать ее нам, он выбрал самое подходящее время — канун Рождества и предпослал своему рассказу небольшое вступление:
— Все вы помните старую мудрую поговорку «Ничто не ново под луной», и я должен заметить, что моя сверхсовременная история о привидениях, по сути, ничем не отличается от тех, которые в давние времена могли ставить в тупик жителей Вавилона или Ассирии. Что же касается объяснений, то подыскивайте их сами; я уверен, что каждый из вас попытается сделать это, исходя из своей собственной фантазии, настроения и темперамента. Однако вполне может быть, что загадка так и останется для вас неразгаданной.
Подогрев таким образом наше любопытство, Каминг поудобнее устроился в мягком кресле и начал рассказывать:
— Это случилось пять лет назад. Я гостил у некоей миссис Джейни — неглупой, но довольно суетливой женщины, которая любила собирать вокруг себя «интересных людей». Незадолго до того она купила новый дом в Бакингемшире. Однако меня слегка разочаровала публика, созванная ею на Рождество. Часть гостей я знал слишком хорошо, а знакомиться с прочими не испытывал ни малейшего желания, и поначалу вечер обещал быть весьма скучным. Миссис Джейни, видимо, тоже это почувствовала, ибо торопливо представила нам женщину, приглашенную в качестве гвоздя программы. Звали ее миссис Махогани; она была профессиональным медиумом. Одни из нас, как говорится, «верили» в медиумов, другие нет, но все были готовы подвергнуть свои убеждения экспериментальной проверке. Миссис Джейни очень жалела, что среди нас нет некоего доктора Дилка. Он задержался в городе и должен был приехать в Верролл — так называлась усадьба — несколько позже, а женщина-медиум к этому времени собиралась уже уехать: ее услуги пользовались большим спросом и ее ждали в другом месте.
Миссис Махогани была ничем не выдающейся особой — ни старая, ни молодая, ни умная, ни глупая, ни блондинка, ни брюнетка, спокойная, но отнюдь не самодовольная. После превосходного обеда — день выдался хмурый и ветреный — мы уселись в кружок в уютной гостиной; занавеси были задернуты, и комнату освещал только огонь, пылающий в камине. Когда прошло минут десять, миссис Джейни хриплым шепотом возвестила нам, что медиум впала в транс. Затем миссис Махогани повергла нас в изумление и шок, ибо вдруг начала извиваться в судорогах и громким голосом, совершенно не похожим на тот, что мы слышали раньше, выкрикнула:
«Убийство!»
При этом возгласе по коже у нас побежали мурашки, и мы подались вперед, дабы не упустить ни слова из того, что последует дальше. Тоном, полным отчаяния и ужаса, миссис Махогани заговорила:
«Он убил ее. О, какое горе! Поглядите на него! Остановите его руку! Он пытался спасти ее. Теперь он раскаялся. О, какой ужас! Взгляните на него — он терпел, сколько достало сил, и вот он убил ее! Я вижу, как он подсыпает это в стакан. И никто, никто не мог спасти ее — но тем мучительней оказалось раскаяние. О, какой ужас! Какая жуть!»
Тут миссис Джейни, явно привыкшая к подобным сценам, наклонилась к ней и жадно спросила:
«Кто же это? Назовите нам его имя! Где это произошло?»
«Не знаю, — пробормотала женщина-медиум. — Где-то близко — в доме, в мрачном старом доме, в комнате с занавесями из лилового бархата… или вернее назвать этот цвет иссиня-красным? Во дворе этого дома есть пруд; сейчас я переступаю порог — какая низкая дверь! — и иду вверх по узкой лестнице. Вот эта комната, а вот и несчастная жертва, а рядом стакан с молоком…»
Несмотря на все наши старания, больше из медиума ничего вытрясти не удалось; вскоре она вышла из транса, и все мы, я полагаю, решили, что она намеренно разыграла перед нами эту дурацкую мелодраму. Если это была попытка создать атмосферу таинственности, которую принято связывать с кануном Рождества, то она закончилась неудачей.
Ближе к вечеру прибыл доктор Дилк. Это был человек ничем не примечательный — обыкновенный преуспевающий врач, и я не могу сказать, что он страдал от переутомления или нервного перенапряжения; вы знаете, что подобными причинами любят объяснять вещи вроде тех, до которых я в своем рассказе еще дойду. Наоборот, доктор Дилк явно обладал отменным здоровьем и практическим складом ума и, похоже, намеревался взять от своего краткого отдыха все возможное. Машина, привезшая его со станции, забрала миссис Махогани, и доктор с медиумом встретились в прихожей лишь на миг. Миссис Джейни не озаботилась представить их друг другу, однако миссис Махогани внезапно повернулась к доктору и, вперив в него взгляд, сказала:
«Вы весьма чувствительны к потустороннему, правда?»
Врач слегка удивился.
«Право, не знаю, — с улыбкой ответил он. — Я никогда в это не углублялся. Дело в том, что я прошел серьезную научную подготовку, а она искореняет всякую склонность к фантазиям».
«Но я не могу ошибаться, — настаивала миссис Махогани. — И я не удивлюсь, если в ближайшие дни с вами случится что-нибудь необычное».
Встретившись на следующее утро, мы втайне надеялись услышать от доктора рассказ о каком-нибудь ночном происшествии, хотя дом был новым, а его спальня — самой что ни на есть стандартной. Но, разумеется, он сказал лишь, что отлично выспался.
Затем мы отправились в местную церковь. Во время службы доктор Дилк сидел рядом со мной, а я, наскучив монотонным речитативом священника, принялся разглядывать мемориальную плиту, вделанную в стену позади него. На ее черном мраморе виднелась полустертая латинская надпись. Она была посвящена некоей женщине, обладавшей конечно же всеми мыслимыми добродетелями; звали ее Филадельфией Каруайтен, и я со смаком повторил про себя это старинное имя — Филадельфия. Потом я заметил на нижней части плиты более мелкую надпись, свидетельствующую о том, что в склепе покоится и муж этой дамы; он пережил ее всего месяцев на шесть, и у меня мелькнула романтическая догадка, что он погиб от тоски по ней.
Когда мы возвращались домой по припорошенным инеем полям, доктор Дилк, шагавший бок о бок со мной, стал жаловаться на холод; он сказал, что подцепил простуду. Меня позабавили его слова — их скорее могла бы употребить какая-нибудь брюзгливая старуха, а не современный врач, — и я заметил, что выражение «подцепить простуду» вряд ли может считаться медицинским термином. К моему удивлению, он не засмеялся в ответ на шутку, а сказал:
«Нет-нет, правда, я до сих пор дрожу; по-моему, во всем виновата та плита, рядом с которой я сидел. Я до