хрущевской «оттепели» мне удалось получить разрешение на посещение Советского Союза — и я птицей полетела на сокровенную Святую Русь. Передала родной земле поклон Марии Сергеевны, который она так мечтала отдать. В церковной жизни там многое изменилось за годы советских гонений (стоит упомянуть, что действующих монастырей практически не осталось), но я верю в возрождение духовной православной Руси. Там и воздух особый, благодатный — и сердце мое затрепетало, едва я вступила на святую землю, политую кровью страдальцев и новомучеников, предстоящих ныне у престола Божия за свое многострадальное Отечество. Буди благословенна, священная земля!

Мне бы хотелось, чтобы потомки знали: мы были грешные люди, ошибались и падали, ожесточенно спорили — до открытого противоборства. Но в одном были единодушны и непреклонны: в любви к Отечеству, хоть и трактуемой трагически различно. Среди нас случались проходимцы и изверги, пусть их судит Господь, но неправы оказались и те, кто ненавистью же пытался им противостоять. По грехам Господь нам попустил безумие братоубийственной войны — запомнить бы навсегда этот урок, различить бы вовремя очередных поджигателей адского злобного пламени. Настанет час Страшного суда, уймутся немилостивые палачи, умолкнут лживые ругатели многострадальной Родины и Церкви. Где встанем тогда — одесную или ошуюю Господа — мы, легкомысленно не радеющие об участи бессмертной души?

ОТ АВТОРА:

Я писала этот роман, вдохновленная пьесой Всеволода Вишневского «Оптимистическая трагедия». Образ «железного комиссара» поражал непреклонностью и неподкупностью, цеплял романтические струнки. Но меня задело, что автор пьесы апеллирует к потомкам и призывает их (то есть нас!) свидетельствовать о наступлении светлого будущего для всего человечества, ради чего уничтожалась добрая часть этого самого человечества, современников тех далеких событий. Конечно, автору непременно надо было зрелищно представить смерть главной героини, комиссара, чтобы продемонстрировать театральной публике, что жертва была не напрасна, — потрясла моряков, воодушевляя на подвиг революционного самопожертвования их и последующие поколения. Но историческая правда заставляет оспорить черно-белую версию тех событий. В конце концов, в жизни существует энное количество измерений пространства и времени, и она гораздо сложнее и многограннее изображенного драматургом, и, кроме «революционного подвига», в ней есть место другим видам самоотдачи.

Мне захотелось представить иную версию развития событий и поведать историю обыкновенной человеческой любви в необыкновенных обстоятельствах трагической эпохи, проследить ее преображающую силу — в действии. Нам видится, что жизнь «железного комиссара» в «Оптимистической трагедии» автор оборвал преждевременно. В нашем изложении она окончила свои дни гораздо позднее — и совсем иначе. Судить читателю, правдоподобна ли эта версия, но нам она кажется вполне вероятной.