чайника.

— Завтра? Не знаю. Наверное, пойду гулять. Хочешь, пойдём вместе.

— Не смеши мои копыта. Тебе лет сколько? И как ты будешь выглядеть, гуляющая рядом с такой, как я, тёткой? Все парни от тебя шарахаться начнут. — Я ухмыльнулась, демонстративно положила на стол мобильник, который до сих пор держала в руке, и скривилась. — Ладно, что-то мне действительно нехорошо. Давление, наверное. Пойду умоюсь.

Я, хромая, вышла из кухни и, открыв кран в ванной, осторожно вернулась, встав так, чтобы Танька меня не заметила, благо, ниша, в которой раньше была кладовка, теперь используемая под гардероб, этому способствовала. И не зря. У Таньки в руках был мой мобильник, и она в нём усиленно ковырялась. Вот ведь зараза! Так я и знала!

С криком:

— Вот ты и попалась, поганка такая! — я выскочила из своей засады, теперь уже по-настоящему скривилась — от боли в вывихнутой ноге, которой неаккуратно наступила на порожек между кухней и коридором, упала и, ударившись головой о стену, отключилась.

* * *

— Твою мать!

Я потрогала шишку на затылке и открыла глаза, предполагая, что, если следовать логике происходящего, сейчас окажусь в той больничной палате. На крайний случай — в своей квартире с хлопочущей вокруг Танькой. Ошиблась. Нет, Танька была, правда, не хлопотала, а сидела в нескольких шагах от меня на диванчике рядом с мужиком, до которого я дозвонилась.

Диванчик был белым, стоял на белом в окружении белого. И Танька с мужиком тоже были белыми. Ну как, на ней что-то вроде белого сарафана и белые туфли на высоком каблуке, на нём — привычный глазу белый костюм с белыми же жилеткой и рубашкой и белые туфли. Ощущение, словно их неплохо так в белилах искупали. Хорошо хоть, я к этой цветовой вакханалии отношения не имела.

— А крылышки? — не думая, ляпнула я.

— А крылышки нужно заслужить, — ответила Танька и похлопала ресницами. Чёрными.

Скривившись от этого зрелища и боли в подвёрнутой лодыжке, я подтянулась и села, осматриваясь. Да, всё белое, но оттенки-то и у этого цвета бывают. Как там? Молочный, снежный, льняной… Аж голова разболелась от попытки вспомнить то, чему в детстве учили в художке.

— Болит? — Танька встала с диванчика и присела передо мной на колени.

— Тебя бы так! — проворчала я. — Пить есть?

— Пить или есть? — Она улыбнулась, и в её руке материализовалась бутылка Аква Минерале. Газированной.

— А если… — тут же загорелась я.

— А если — нет, — покачала головой Танька. — Пей, папа с тобой поговорить хочет.

— Папа? — Я перевела взгляд на мужчину и заметила, что они с Танькой действительно чем-то неуловимо похожи.

— Да нет, — проследив за моим взглядом, Танька шлёпнула меня по руке, в которой я держала бутылку, — это Дем. Пей давай уже.

Ничего не поняв, я открутила крышку и сделала несколько больших глотков. Откашлялась. Поднялась и подала бутылку Таньке.

— Ну рассказывай, соседка, — последнее слово я произнесла с таким ядовитым сарказмом, что, кажется, даже самый белый в мире пол подо мной прогнулся.

Танька ничего не ответила, только повернулась и посмотрела на того, кого назвала Демом, известным мне как «мужик, сбивший меня на переходе». Тот кивнул, и я оказалась сидящей за столом, на котором стоял обычный бытовой проектор, а в паре метров перед нами прямо в воздухе висел экран, поразительно напоминавший натянутую на стене парадную бабушкину простыню.

— Меня эти ваши волшебные штуки уже задрали! — Я огляделась, но вокруг больше ничего и никого не было. Я, стол с проектором, экран и всё та же белизна, от которой уже начинали слезиться глаза. — В конце концов, либо вниз, либо кончайте! Я уже двое суток не ела, если что!

— Полчаса, — раздался голос… Ладно, пусть будет Дема. Кстати, интересно, это полное имя или сокращение такое странное?

— Что — полчаса?

— Не ела всего полчаса, и да, это сокращение — от демиурга.

— Вон оно что! — Я прислушалась к урчащему желудку. — Тогда, товарищ создатель, создай мне что-нибудь пожевать. Это у вас полчаса прошло, а я на работе побывала, потом дома посидела, после в больнице лежала…

— Этого не было. — Дем материализовался у стола и прислонился к нему бедром, глядя на меня сверху вниз.

— Слушай, я своему желудку верю больше, чем тебе. Сбил ты меня или не сбил — сейчас волнует мало. Во-первых, поесть и попить, а потом уже говорить будем. Или возвращай обратно: как я сказала, мне ваши с Танькой игры поперёк горла уже.

— Хорошо. — Дем щёлкнул пальцами, и мы оказались на моей кухне.

Я тихо выматерилась, встала, подошла к холодильнику, в котором второй день — если я правильно считаю — должна стоять кастрюля с окрошкой. Она была на месте. Достав, я водрузила её на стол, сняла с неё крышку, вынула из ящика кухонного стола ложку и принялась есть как была — стоя и из кастрюли. В конце концов, это мой дом, моя еда, и я что хочу и как хочу, так и делаю. Кому не нравится — могут быть свободны!

— Почему не нравится? Очень даже нравится, — произнёс Дем, открыл навесной шкаф, достал из него банку растворимого кофе, опять щёлкнул пальцами, и перед ним на столе появилась чашка с кипятком. Моя любимая! Он щедро сыпанул в неё прямо из банки, перемешал всё пальцем и отпил, состроив максимально блаженное выражение лица. — Божественно!

— Ладно. — Я села, отодвинула кастрюлю и посмотрела на него. — Рассказывай.

— Что ж, — он встал, и мы снова оказались «в белизне». — Твоя жизнь остановилась здесь…

На экране передо мной появилась картинка того, как я лечу под колёса машины. Той самой. И я вздрогнула. Шутки шутками, но что значит «жизнь остановилась»? Я что, реально умерла?

— Нет, ты не умерла. — Кажется, я уже привыкла не задавать вопросы вслух, но получать на них ответы. — Это точка, которая меняет всё. Но есть два варианта, и мы не можем выбрать, по которому тебе пойти — мы с Тарой.

— Тарой? — Я непонимающе посмотрела на Дема.

— Ты её Танькой называешь.

— Как представилась, так и называю, — огрызнулась я. — Ну, так и что? Из чего выбирать?

И Дем хлопнул в ладоши.

* * *

Больничная палата. Две кровати, на одной из которых лежит женщина, очень похожая на меня. Левые нога и рука в гипсе, голова в бинтах, на щеке ссадина, которая точно быстро не заживёт. И бутылка с водой на тумбочке, до которой не дотянуться. И я-на-экране шевелюсь, пытаясь придвинуться ближе, но не выходит. И покричать не получается, потому что в горле сухо, как в Каракумах.

Знаете, смех смехом, а вот так смотреть на себя со стороны очень страшно, и я только что это поняла.

— Что это? — Я повернулась туда, где стоял Дем, но его не было. Оглянулась. Пусто.

А на