и есть сокровищница знаний. Слава аллаху, к этому я и стремился. И разве коран не лучшая из всех книг? Скажу тебе, сынок, десять лет – немалый срок. Теперь уже нельзя тратить годы на чтение книг. Я меньше знал, когда вышел на трудный путь. Я только четыре года сидел над сурами корана. А ведь неплохо торгую. С молитвами всемогущему я успешно веду свое дело.

Якуб не соглашался с отцом, но не прекословил ему. Юноша знал, что отец не поймет его. Мухаммад ал-Хасияд постоянно внушал сыну, что торговля – это лучшее занятие для праведного мусульманина. Якуб думал иначе и потому был сдержан в беседе с отцом. Он умолк, притворившись спящим. Однако разговор этот огорчил юношу. Он понимал, что теперь ему уже не вернуться в медресе к старому мударису. Где же он добудет книги? И в медресе нелегко было получить книгу. Все зависело от мудариса: посчитает ли он нужным осчастливить одного из многих любопытствующих юношей. Когда старый мударис бывал в добром настроении, он мог даже сделать недозволенное: он мог дать книжечку стихов. Так случилось, что Якуб получил томик Рудаки и потихоньку списал полюбившиеся ему стихи. Он сделал это втайне от всех. Не полагалось в медресе заниматься стихами… «Как же будет теперь без мудариса?» – думал Якуб. Сейчас ему еще больше прежнего хочется приблизиться к книгам. Может быть, в них он найдет ответы на вопросы, что возникли во время долгого пути? Хотелось бы узнать о людях, которых он повстречал в чужих странах. В медресе Якуб слышал, что всякий царь заботится о том, чтобы деяния его были записаны. А если при каждом царе есть мудрец, который ведет летопись царских дел и событий, то, наверно, найдутся книги о царях булгар? Прочесть бы такую книгу и узнать о толстом, пузатом царе булгар! Да еще о том великане, которого никто не видел, а почему-то все говорят о нем. Еще в Бухаре, когда сверстники Якуба из медресе узнали о предстоящем путешествии Мухаммада с сыном, они сказали:

«Посмотри, Якуб, на великана да смерь: в самом ли деле он двенадцати локтей росту, с головой больше медного котла и носом больше четверти?»

И на базаре в Булгаре люди говорили, будто такой великан был когда-то в их царстве, да умер. А старики вспоминали, что кто-то видел великана и был он добрый, никого не обижал, хоть и страшил людей своим видом. И еще Якубу вспомнился тот знатный человек, которого так богато хоронили на берегу большой реки. Люди говорили, что душа умершего вместе с дымом улетела на небо. Где же она поместилась там? Хотелось бы знать, почему этого человека одели в драгоценные одежды, почему воздвигли ему золотой шатер на деревянной ладье? Почему умертвили невольницу, которая должна была вместе с ним уйти на небо? Не пожалели золотых украшений, добрых коней и всякой еды – все сложили к ногам умершего, а потом подожгли ладью. Зачем все это? Может быть, где в книге написано?..

Кутаясь в тонкий короткий халат и ежась от ночной прохлады, Якуб все думал о виденном и все старался сам себе объяснить, почему эти чужеземцы так неразумно поступают. «Торговать хорошо, – думал Якуб, – но учиться, может быть, еще лучше?.. И как понять отца? То он говорит, что учение помогло ему раскрыть глаза, снять пелену незнания, а то вдруг велит покинуть медресе и пойти торговать шелками. Плохо мне, что нет у меня братьев, – думал Якуб, – некому отцу помогать. И еще плохо, что отец книг не читал. А если бы он прочел стихи Рудаки, он бы так не рассуждал. Старый мудрый Рудаки хорошо сказал:

Верные слова. Чем больше видишь и понимаешь, тем лучше сознаешь, что учение таит в себе великую силу. Но может ли он, сын столь известного купца, отказаться от дела, которому его отец отдал жизнь? Не получится ли так, что он обманет надежды отца? Да и в самом деле, кто станет помогать Мухаммаду? Как быть? Наверно, придется следовать воле аллаха, не размышляя и покоряясь ему».

Якуб задремал, так и не найдя ответа на мучившие его вопросы. Его разбудил голос погонщика Абдуллы, призывавшего правоверных к молитве.

– «Ашхаду анна ли иллаха уа Мухаммадун расулу ллахи», – хрипло провозглашал Абдулла.

«Верю, что нет бога, кроме аллаха, а Магомет пророк его», – повторял он слова муэдзина,^[5] который в каждом городе, в каждом селении встречает восход солнца этой молитвой, призывая мусульман с высоты тонкого минарета.^[6] Здесь не было ни мечети, ни минарета, но каждый правоверный внимал этим словам. Опустившись на колени и склонив голову в сторону Мекки,^[7] все люди каравана начали свой день с этой молитвы, которая называлась «фаджиру». С этого начал и Якуб. Пять раз в день муэдзин призывал мусульман к молитве, и пять раз в день напоминал о священном долге старый погонщик Абдулла.

Когда взошло солнце, караван был уже в пути. Как и вчера, было нестерпимо душно и жарко. Раскаленный песок слепил глаза. На него больно было смотреть, каждому хотелось уйти в прохладу и прилечь. Но вокруг была знойная пустыня.

«И зачем это аллах создал „такую злую землю?“ – снова спросил себя Якуб. Чтобы не думать об этом, он стал вспоминать прохладный двор караван-сарая в Гургандже, где было много торгового люда и где звучала речь неведомых ему племен.

Когда время приблизилось к полудню, Якубу показалось, что пески превратились в тысячи маленьких солнц, которые жгут все живое и дышат невидимым пламенем. Он вытащил небольшой бурдюк, наполненный мутной солоноватой водой, и стал жадно пить ее. Затхлая вода, набранная на рассвете в глубоком колодце среди песков, показалась ему самым прекрасным напитком на свете. „Она нисколько не хуже чистой прохладной воды из священного источника под Самаркандом“, – подумал юноша. В бурдюке еще оставалось немного воды, и Якуб стал его бережно подвязывать. Ему казалось, что большие печальные глаза верблюда следят за каждым его движением.

– Но я не могу отдать тебе остатки воды, – шептал Якуб. – Может быть, караван обошел тот колодец, о котором говорил Абдулла. Старик пообещал к полудню привести караван к колодцу, но колодца нет, хоть и настал час второй молитвы.

– „Ашхаду анна…“ – снова затянул хриплым голосом старый погонщик, останавливая караван.

Мухаммад не велел развьючивать верблюдов, и люди поспешно спускались на огненный песок и, подстелив маленькие коврики, становились на колени, чтобы после короткой молитвы