время, чтобы раскрыться — или не раскрыться; за то, что вываливал на Вас свои идиотские чувства, хотя должен был молчать; за то, что из-за моей открытости о них узнали все остальные и наверняка постоянно это обсуждали; простите за то, что Вам приходилось читать все мои рассказы и стихи, в которых я просто пытался разобраться в том, что происходит — в себе и вокруг; за то, что вы волновались о моем состоянии; за то, что Вам приходилось себя в чем-то винить — хотя я никогда Вас ни в чем не обвинял и только славил; простите меня за чувство, которого не должно было возникать; за то, что я надеялся; простите меня за все, за все и еще раз за все, что Вам мешало жить в спокойствии. И простите за то, что я еще могу сделать — но я постараюсь совсем ничего не показывать.

— Простите меня, — шепчу я в конце, — простите…

И вдруг кажется, что больше нет ни пришлого, ни будущего, а есть только настоящее, со всеми радостями и скорбями, с ускользающим счастьем и липкой тоской, — но все-таки настоящее. И я стараюсь думать и гадать как можно меньше, хотя прекрасно понимаю, к чему в итоге приведет мое общение с Ней, прекрасно понимаю, что в итоге я Ее потеряю… Но все равно больше нет ни прошлого, ни будущего, а есть только настоящее, которому я отдаюсь со всем безрассудством и открытостью; настоящее, в котором я готов напиваться любым чувством допьяна, утопать в нем с ног до головы.

Я выдыхаю и смотрю в окно, в котором смутно вырисовывается мой силуэт. Закрываю глаза. Клочьями вспыхивают смутные воспоминания: то ноябрьское объятие, после которого во мне что-то дернулось; первые робкие попытки начать общение в интернете; забавный спор на чашку чая, моя победа и то, как я пытался вернуть деньги за чай обратно Ей; троллейбус, где я осознал, что чувство начинает расти, искриться и переливаться, хотя я боялся поверить в то, что оно настоящее, постоянно сомневался; столовая, то, как Она окликнула меня и попросила дать салфетку, а я посмотрел на Нее и совершенно потерялся, перестал думать и никого и ничего не слышал; снова столовая, где я смотрел Ей в глаза и рассказывал что-то, и чувствовал, как из головы исчезают все мысли и потому приходилось замедлять речь, чтобы подобрать следующее слово; вечерняя замороженная улица, где я, переполненный упоительным чувством полета и первым в жизни счастьем, хотел броситься на тротуар и оросить его слезами радости, покрыть поцелуями; мои огромные сообщения, что я писал в приступе небоскребной нежности, заливаясь слезами от переизбытка чувств; мои постоянные попытки как-то Ее подбодрить, как-то помочь — просто, чтобы Она улыбалась и только улыбалась; почти непереносимое чувство тоски от осознания того, что не увижу Ее целый месяц; наши переписки до трех часов ночи; мои оправдания в слезах, когда думал, что сделал что-то не то, хотя на деле Она просто решила пошутить, поиздеваться, «позаразничать» — мое осознание ситуации и смех; Ее полноценный отказ, мои шествия по ночным улицам, сидение на занесенной снегом лавочке в парке; вернувшееся одиночество; нападки Тени; алкоголь; смирение, принятие, переключение; Она; переписки с объяснением, как я себя чувствую; Она; мое тряпочное предложение дружить; Ее волшебные волосы, Ее не менее волшебные глаза — и те и другие меняются в зависимости от света и — возможно, кто знает? — от настроения; руки, тонкие пальцы, совсем рядом с моими; Ее улыбки и смех, в ответ на мои реплики; то, как в коридоре я сказал Ей: «Стой» и резко заглянул в глаза, чтобы убедиться в их цвете, Ее смех и оттого пожар внутри меня; то, как Она легонько бьет меня по плечу, чтобы я не говорил того, что лучше не слышать остальным, находящимся в нескольких шагах от нас, моя улыбка и смех при этом; остановка поздней переписки, потому что по голосовым сообщениям слышу, как она хочет спать; Ее улыбки и Ее смех…

Вдох. Выдох. Открываю глаза. В груди тепло. И я улыбаюсь, пока перед глазами еще маячат обрывки воспоминаний.

Нет, пожалуй, зима закончилась. Началась весна. Мне становится легче дышать. Все могло быть иначе, будь я чуть более закрытым, не проявляй я чувства так небезопасно и так уничтожающе, что однажды довел Ее до слез своими кончеными огромными сообщениями, но я живу душа нараспашку и, хотя каждый раз из-за этого мучусь, продолжаю гнуть эту линию. И возможно однажды, когда я совсем исчезну из Ее жизни, Она откроет те сообщения, перечитает их и поймет все от слова до слова, поймет каждую букву, пропитанную чувством. Может быть, тогда Она улыбнется, более не испытывая никакого дискомфорта, и скажет: «Черт, как же сильно я ему нравилась, как же сильно я была ему нужна». Улыбнется и, преисполненная нежности и любви, отправится к тому, у кого получилось. И пусть они будут счастливы. Пусть все будут счастливы. И когда-нибудь и я перечитаю все наши разговоры, перечитаю большие сообщения и скажу: «Вот что такое нежность», ведь все, что я знал до Нее оказалось неправдой, Она показала мне другую сторону чувства, светлую, высокую, хотя и безнадежную.

Я слушаю космически-нежную по звучанию Apocalypse, ¹глубоко вдыхаю холодный воздух и на выдохе начинаю улыбаться. Смотрю на купола, тонущие во мраке. Отче, думаю я, когда моя жизнь успела превратиться в сентиментализм… Господи, думаю я утирая слезливые глаза, при этом улыбаясь, что же это такое, что же ты со мной наделал. За эти несколько месяцев в моих глазах стояло больше слез, чем за всю жизнь, а счастливые — и вовсе появились впервые. Боже Всевышний, думаю я, ведь я ни о чем не жалею; теперь я даже ни о чем не прошу; я благодарен за все, за этот опыт, открывший во мне множество новых вещей, я благодарен тебе за Нее, благодарен за то, что Она все еще есть в моей жизни, но скажи мне, что же это происходит и к чему это происходит, куда несет меня рок событий… Но я продолжаю улыбаться. Apocalypse играет пятый раз. Я закрываю глаза, и все тонет, делается ненужным. Я чувствую только радость, какое-то странное чувство очищения и легкую, но приятную усталость, будто после большого дела.

Мне кажется, что больше нет ни прошлого ни будущего. Ни о чем не жалеть и ни на что не надеяться; не бегать за Ней, стараясь выловить момент для разговора или просто нахождения рядом; не завидовать, если Она с кем-то обнимается; не хотеть, чтобы все вокруг исчезли и мы остались вдвоем; не убиваться, если не получается затеять разговор и мы идем молча; не навязываться насилу, а просто быть рядом — так близко, как меня подпускают; искренне пытаться помочь, подбодрить, развеселить, когда кажется, что это очень нужно, но не печалиться, если Она того не хочет; не отчаиваться от осознания того, что из-за моей же глупости Она все воспринимает через призму моих чувств, не