одеревенели от холода; мне пришлось перерезать ножом веревку, удерживавшую меня на суку, — и я камнем рухнул вниз головой. Я наверняка свернул бы себе шею, если бы меня не подхватил на руки капитан плоскодонки. Лицо этого человека было покрыто толстым слоем грязи. Мой спаситель посмотрел на меня и вдруг закричал:

— А ты откуда тут взялся, брат мой Микаэль? Неужели Пири-реис послал тебя наносить на карту новые турецкие водные пути?!

— Господи, это ты, Антти?! — воскликнул я, не в силах опомниться от изумления. — Что ты сделал со своими пушками и литейными печами? Я больше не вижу у тебя на голове тюрбана главного пушкаря!

— Орудия мирно отдыхают под водой, — отозвался Антти. — А порох маленько промок, так что пока мне совершенно нечего делать. А вот тебе крупно повезло: ты получишь от султана награду за то, что немножко повисел на ветке, — а умных людей, вовремя укрывшихся на холмах над рекой, ожидают лишь поношения и насмешки. Не могу понять, какой смысл в том, чтобы вознаграждать глупцов и карать предусмотрительных?!

Взяв в свою лодку столько людей, что она едва не зачерпывала бортами воду, Антти повернул к берегу, и вскоре мы причалили у подножья холма. Нас вытащили на сушу, растерли наши окоченевшие тела и дали напиться горячего молока. А потом нас отвели на вершину холма, где султан Сулейман и сераскер Ибрагим в сверкающих одеждах, окруженные стражей, состоявшей из лучников, приветствовали спасенных, выясняя, сколько людей уцелело, а писцы казначея без проволочек выплачивали беднягам вознаграждение. Янычарам причиталось по девять монет, младшим пашам — восемнадцать, я же по письменному приказу аги янычар получил целых девяносто монет.

Ярко сияло солнце. После трехдневного вынужденного поста горячее молоко приятно согрело мне нутро, а в моем кошеле восхитительно звенели серебряные монеты. Еще мне велели выбрать из султанских запасов новую одежду, которую мне дарует Сулейман, а потом явиться в шатер распорядителя строительством дорог и ждать там дальнейших приказаний великого визиря. Но Антти сразу потащил меня на кухню, где мы подкрепились дымящимся рисом, сдобренным густым соусом с кусочками мяса. Оба мы наелись досыта, причем Антти проглотил такое количество плова, что не мог подняться с места, и после нескольких безуспешных попыток встать на ноги растянулся на земле во весь рост. Я же, совершенно обессилев после трех дней, проведенных между жизнью и смертью, чувствовал такое безразличие ко всему, что последовал примеру брата, положил голову ему на живот, пробормотал благодарственную молитву Аллаху и уснул самым крепким сном в моей жизни.

2

Сон мой был столь глубок, что я не пробудился даже тогда, когда меня подняли и стали трясти; я лишь крепко сжимал во сне кошель с деньгами. И проспал я так, видимо, целые сутки, пока наконец не очнулся, сильно захотев по нужде.

Сначала я никак не мог понять, где я и что со мной. В первый момент мне показалось, что я нахожусь на палубе качающегося на волнах корабля. Но подняв голову и оглядевшись по сторонам, я понял, что удобно лежу, завернутый в покрывала, в паланкине, который несут четыре лошади. Возле меня сидел молодой еще человек с умным лицом. На голове у этого мужчины была войлочная феска султанского строителя дорог. Пучок из перьев цапли, украшавший его головной убор, указывал на довольно высокий ранг моего провожатого. Заметив, что я проснулся, незнакомец отложил книгу о землемерном искусстве, которую читал, ласково поздоровался со мной и проговорил:

— Не бойся, рядом с тобой — друг! Меня зовут Синан, и я — один из султанских распорядителей строительством дорог. А ты будешь теперь моим толмачом в христианских странах, которые мы с помощью Аллаха намереваемся покорить.

Я обнаружил, что пока я спал мертвым сном, меня переодели в новый халат. Убедившись же, что кошель с деньгами все еще при мне, я не мог больше думать ни о чем, кроме той нужды, которая заставила меня открыть глаза. И потому я сказал:

— Не будем заводить цветистых речей, Синан, — и прошу тебя, вели своим людям остановить лошадей, или я запачкаю сейчас твои роскошные подушки.

Синана, получившего воспитание в серале, ничуть не оскорбили мои слова. Он спокойно поднял дощечку, закрывавшую маленькое отверстие в днище паланкина, и произнес:

— В таких делах раб ничем не отличается от султана, ибо и тот, и другой имеют одинаковые телесные потребности. Нам следует почаще вспоминать о том, что на Страшном суде Милосердный не станет делать различий между знатными и убогими.

В другое время я, несомненно, сумел бы должным образом оценить деликатность и такт этого человека. Но в тот момент я даже не смог дослушать его до конца и быстро справил нужду, воспользовавшись той дыркой, которую он мне показал. Облегчившись, я заметил, что Синан смотрит на меня, нахмурив брови. Я извинился за свое поведение, он же ответил мне на это:

— Я вовсе не осуждаю тебя за то, что ты сделал. Но ты так торопился, что я не успел отвернуться и к ужасу своему увидел: ты — необрезанный! Неужели ты — христианский шпион?!

Напуганный собственной неосторожностью, я быстро воззвал к Милосердному, прочел первую суру Корана и провозгласил, что нет Бога кроме Аллаха — и Магомет Пророк Его. Потом я добавил:

— По воле Аллаха я принял ислам, но странная моя судьба швыряла меня по свету, не давая подготовиться к этой неприятной операции.

Я охотно поведаю тебе спою историю, и ты убедишься в моей искренности, но прошу тебя: сохрани то, что видел, в тайне, ибо, возможно, Аллах желает, чтобы я служил султану и великому визирю необрезанным.

Синан откликнулся с улыбкой:

— Нам предстоит долгий путь, и я с удовольствием выслушаю твой поучительный рассказ. Если великий визирь тебя знает, то у меня нет оснований относиться к тебе с подозрением.

Я немного успокоился и произнес:

— Великий визирь прекрасно знает меня! Ему известно обо мне все, хотя сейчас его наверняка заботят более важные вещи, чем обрезание какого-нибудь раба. Да и ты мог бы провести время поинтереснее, чем слушая мою горестную исповедь.

Синан ответил мне:

— Я вовсе не ханжа и сам не стану скрывать от тебя своего тайного греха, и тогда ни один из нас не будет считать себя лучше другого.

Он достал красиво расписанный маленький бочоночек и два кубка, наполнил их вином и протянул один мне. И я с наслаждением