труппа Квинта Росция! – воскликнул я. – Как я посмотрю, магистраты не поскупились на расходы. Наше время не знает более прославленного актера, чем Квинт Росций, и более известной труппы!

Мы двинулись с Субуры на форум, площади которого запрудили толпы празднующих. Между храмом Юпитера и Сениевыми банями высилась деревянная скена с подмостками, втиснутая в тесное пространство между кирпичными стенами, перед ней воздвигли ряды скамей.

– Однажды, – заметил я, – какой-нибудь из этих политиканов-демагогов учредит первый в Риме постоянный театр. Ты только представь себе: настоящий театр в греческом стиле, из камня, незыблемый, как храм! Разумеется, старорежимные моралисты будут вне себя: всё происходящее из Греции они почитают источником разврата и упадка. О, да мы рано – успеем занять хорошие места.

Распорядитель подвёл нас к месту у прохода на пятом от орхестры ряду. Первые четыре ряда – места для граждан ранга сенаторов – отделял канат из пурпурной ткани. Распорядитель то и дело топал вверх-вниз по проходу, проводя за канат очередного облачённого в тогу магистрата со спутниками.

Пока ряды скамей постепенно заполнялись, я объяснял Экону устройство театра. Перед первым рядом имелось небольшое открытое пространство – орхестра, где будут играть музыканты. По обе стороны от нее к подмосткам поднимались три ступени. Скеной[4] служил деревянный экран с раздвижной дверью по центру и двумя дверями поменьше по обе стороны – через них актеры выходят на подмостки и скрываются с глаз. За ним невидимые музыканты разогревались, выдувая обрывки знакомых мелодий.

– Гордиан!

Я обернулся, чтобы узреть нависшую над нами высокую тощую фигуру.

– Статилий! – воскликнул я. – Как я рад тебя видеть!

– И я тебя. А это кто такой? – Его длинные пальцы взъерошили копну тёмно-русых волос мальчика.

– Это Экон, – ответил я.

– Давно утраченный племянник?

– Не совсем.

– Неужто последствия бурного прошлого? – приподнял бровь Статилий.

– Опять мимо. – Я ощутил, как кровь приливает к лицу, и внезапно мне подумалось, каково это было бы – ответить: «Да, это мой сын». Не в первый раз меня посетила мысль официально усыновить Экона – и не в первый раз я тотчас выбросил ее из головы. Такому, как я, ежедневно рискующему жизнью, не стоит даже думать об отцовстве. Пожелай я иметь сыновей, так давно бы уже женился на приличной римлянке и наплодил потомков.

– Но, Статилий, где же твои костюм и маска? – поспешил сменить тему я. – И почему ты не готовишься к выступлению за скеной? – Я знал его с самого детства; избрав профессию актёра уже в юности, он присоединялся то к одной, то к другой труппе, стремясь перенять навыки признанных комедиантов. К великому Росцию он попал годом ранее.

– О, да у меня ещё уйма времени на подготовку.

– И каково тебе в труппе величайшего римского актера?

– Разумеется, превосходно!

Я нахмурился, уловив в его голосе нотки фальшивой бравады.

– Ох, Гордиан, ты всегда видел меня насквозь. Раз не превосходно, так, выходит, ужасно! Росций – сущее чудовище! Разумеется, гениальное, но от этого не менее жуткое! Будь я его рабом, на мне бы живого места не осталось. Ну а вместо этого он бичует меня словами. Сущий тиран! Ему невозможно угодить, и роздыху он не знает! Он любого заставит почувствовать себя жалким червём. Едва ли на галерах или в рудниках намного тяжелее. Разве моя вина, что я слишком стар, чтобы изображать молоденьких героинь, и не обладаю подходящим голосом, чтобы играть старого скрягу или хвастливого вояку? Хотя, может, он и прав. Я бесполезен, бездарен и погублю всю труппу.

– Все актеры одинаковы, – шепнул я Экону. – Им нужно больше внимания, чем грудным детям. – Статилию же я ответил: – Чепуха! Я видел тебя весной на Фестивале великой матери, когда Росций ставил «Двух Менехмов». Ты просто превосходно сыграл близнецов.

– Ты правда так думаешь?

– Клянусь! Я так хохотал, что чуть не свалился со скамьи.

Он малость просветлел, но затем вновь нахмурился.

– Вот бы Росций тоже так думал. Сегодня я должен был играть Эвклиона, старого скрягу…

– Так значит, мы увидим «Горшок золота»[5]?

– Да.

– Это одна из моих любимейших пьес, Экон. Возможно, самая смешная из комедий Плавта. Юмор грубоватый, но задевает за живое…

– Я должен был играть Эвклиона, – резковато повторил Статилий, возвращая разговор к собственной персоне, – а потом этим утром Росций внезапно выходит из себя, заявляет, что я совершенно неправильно трактую эту роль и он не желает унижаться перед всем Римом, глядя на то, как я провалюсь. Так что теперь я Мегадор, его сосед.

– Тоже неплохая роль, – заметил я, силясь припомнить, кто это вообще такой.

– Ха! И кто же получает лакомую роль Эвклиона? Этот паразит Панург – обычный раб, у которого чувства комического не больше, чем у слизняка! – Внезапно он застыл. – О нет, а это что ещё такое?

Я проследил за его взглядом к дальнему проходу, по которому распорядитель вёл коренастого бородача. За ним следовал светловолосый великан со шрамом через нос – телохранитель бородатого, в котором я тотчас распознал наёмника-головореза с Субуры. Распорядитель подвел их к дальнему концу нашей скамьи, и они двинулись к нам, усевшись на свободные места рядом с Эконом.

Статилий скрючился, прячась от них, и простонал мне на ухо:

– Можно подумать, мне без того мало проблем – а тут ещё этот жуткий ростовщик Флавий с одним из своих громил! Единственный человек в Риме, способный соперничать с Росцием в запугивании!

– И сколько ты ему задолжал? – начал было я, но тут из-за скены внезапно раздался рёв, перекрывший даже разноголосье труб.

– Идиот! Бездарь! Только попробуй сказать, что ты не в состоянии запомнить роль!

– Росций, – прошептал Статилий. – Надеюсь, орёт на Панурга. Ну и норов.

Центральная дверь скены отлетела в сторону, являя нашим взглядам пухлого коротышку, уже одетого для выступления в роскошный плащ из дорогой белой ткани. Его полное лицо исказилось в гримасе, способной вселить ужас в душу любого из его подчинённых – и вызвать гомерический хохот всех прочих. Его легендарный прищур делал глаза почти неразличимыми, но когда он уставился в нашем направлении, мне показалось, будто из них вылетел кинжал и,