полутора метров. Полки переломились пополам и сложились елочкой, под ноги сыпались банки с соленьями и с грохотом разбивались о пол, словно праздничные хлопушки.

Я вернулся в теплицу бегом. Рик лежал на земле и едва дышал. Прибор по-прежнему мерзко пищал. Нейронка общих знаний подсказала дальнейшие действия.

Через некоторое время Рик пришел в себя и сел. Его челюсть подрагивала. Прибор на поясе замолчал.

[Нейросеть эмоций и чувств: в норме.]

— Как ты догадался втирать варенье в десны? — дрожащим голосом спросил он.

— Это базовые знания. Вы не будете злиться, если кое-что скажу?

— Говори.

— Я стекла выбил и стеллаж в подсобке — вдребезги.

— Да я сам виноват, бросился рвать цветы, как ужаленный. Они, знаешь, напоминают об Эрме, — он скосил глаза на кучу хризантем. — Хотел поскорее избавиться и забыть.

— И я буду по ней скучать. Рик, а вашу болезнь нельзя вылечить?

— Можно, но стоит это немерено.

— Сколько?

— Ну… как три теплицы.

Я разочарованно присвистнул.

— Робот, прости, что сорвался на тебя. Эрма и правда мне нравится.

— Так почему не признались?

— Эх, Робот. Будь у меня такие же искренние лампочки, может, и признался бы. А вообще… кому я нужен? Старый и больной.

— Вы ей тоже симпатичны. Она вам всегда улыбается.

— Думаешь? Слушай, вот зацветет кофейно-медовый гибрид, займем первое место на выставке и поедем к ней в гости.

Шейные сервоприводы взвизгнули, голова прокрутилась на триста шестьдесят, эмоледы синхронно мигнули.

— Тогда за работу, — сказал я.

— Погоди. Хочу тебе имя дать, а то все Робот да Робот.

— Какое?

— Робби. Как тебе?

— Достойное имя. Мне нравится! Так мы теперь друзья? — спросил я.

— Еще бы.

Рик протянул руку. В его огромной лапе моя казалась детской. Судя по силе рукопожатия, сахар пришел в норму.

— Какой же ты липкий. Неси шланг, отмою.

После водных процедур я отправился в теплицу к орхидеям, аккуратно вынимал шарики пыльцы и подсаживал под лепестки.

У всего есть предел: у точности рук, у скорости ног, у яркости эмоледов. Желание осчастливить Рика балансировало между этими физическими ограничениями и базовым правилом «не навреди». Однако розовым орхидеям все же досталось.

Стекла на двери и банка варенья были разбиты в обход того же «не навреди», что ускорило помощь Рику. Иногда эмоции все же помогали, но как управлять ими, я не знал. Мантра «триумф в малом зале» срабатывала не всегда.

— У тебя отлично получается, — сказал Рик. — Перенеси зарядку, в подсобке потом уберемся. Пойду лягу пораньше.

Возвращаясь на подзарядку, я случайно наступил на стекла в коридоре. Из спальни раздался недовольный храп. Стараясь больше не шуметь, я скользнул в подсобку. Покалеченный стеллаж растерянно нависал над грудой битых банок. Я вытащил адаптер из розетки и отправился ночевать в лавку, рядом с кассовым аппаратом.

* * *

Крики вывели меня из спящего режима:

— Робот! Робби! Просыпайся!

— Что случилось?

— Доставка была вчера?

— Не было.

— Ох, беда, — почти простонал он. — Плохо мне. Всегда была упаковка инсулина в запасе. Всегда! Вот улитка марафонная!

Его сердце отбивало барабанную дробь.

— Может, позвонить им? — предложил я.

— Да я уже! Потерялся, говорят.

— Как потерялся?

— Чего ты меня спрашиваешь? Да хрен с ним, с доставщиком — в резервуаре помпы инсулина только до вечера. Надо тащиться в аптеку, а мне что-то совсем нехорошо.

Он тяжело вздохнул.

— Давайте схожу. Далеко?

— А ты сможешь?

— Куда идти? Я за пределы нашего участка ни разу не выходил.

— Тут рядом, городок у нас небольшой. Выйдешь из дома и налево, затем прямо и прямо. Улица огибает холм, но ты не сворачивай с главной, пока не выйдешь на площадь с фонтаном. Там увидишь вывеску с зеленым крестом.

— Я знаю, как выглядит аптека.

— Вот и славно. Скажешь «инсулин для Рика», а я прилягу, хреново что-то.

Я прислонился к стеклянной двери лбом. На той стороне дороги стояли давно брошенные дома, потерявшиеся среди деревьев и разросшихся кустов. За дверью начинался абсолютно неизведанный мир. Нейросеть общих знаний не выдала ничего опасного, но, как и нейросеть цветочника, могла устареть. Тусклые эмоледы дергались невпопад.

— Триумф, в малом, зале; триумф, в малом, зале; триумф, в малом, зале, — прошептал я.

Вышел на крыльцо, спустился по ступенькам, прошел по дорожке между кустами гортензии и оказался на тротуаре асфальтированной дороги. Оглянулся. Вывеска над витриной гласила: «Цветочная лавка Рика». Потянул ветерок — кусты качнулись, будто неохотно со мной прощаясь.

Я шагал по тротуару. Щебетали птицы и стайкой перелетали с ветки на ветку, с дерева на дерево, будто следовали за мной. Персиковый восход коснулся крыш и верхушек деревьев. Придомовые участки поросли высокой травой. Некоторые дома неплохо сохранились, стены и крыши других потеряли геометрию. Словно увядшие цветы, по следам погребального шествия, они гнили вдоль дороги. Нейросеть общих знаний вдруг активизировалась.

Когда-то газон на лужайках наверняка был пострижен. По нему бегали дети, играли в догонялки. Может, у них была собака, которая постоянно отбирала мяч, а дети гонялись за ней, заливаясь смехом, оглашая визгами окрестности. По выходным приезжали гости и закатывали вечеринки, с музыкой и танцами. Когда-то здесь жили счастливые люди. Когда-то давно.

Вдали показались четырех- и пятиэтажные кирпичные здания. По дороге навстречу ползло нечто странное, ни одна из нейронок не смогла опознать этот объект. Он приближался. Я остановился и разглядел трех роботов: двое сидели верхом на корпусе шестиколесного робота-доставщика. Такой же привозил Рику лекарства.

Доставщик остановился в нескольких метрах. Первым спрыгнул конусовидный робот с широкими плечами, узкой талией и дутыми руками, покрытыми матерчатой обивкой. Прямоугольный экран на голове был закрашен белой краской.

Второй, робот-маляр, протянул телескопические клешни, уперся в асфальт и плавно опустился на тротуар. Баллоны с краской висели на поясе вокруг цилиндрического корпуса. Эмоледы были закрашены.

— Пианист, ты чего забыл в этой глуши? — спросил Конус.

— В аптеку иду.

— Пианист-курьер, — рассмеялся Маляр.

— Я цветочник, просто Рику нужна помощь.

— Братишка, да хоть молочник! — хохотнул Конус. — Ты создан для музыки, больших концертных залов, для службы высокому искусству, а не одному жалкому человечишке.

— Рик не жалкий. Может, немного вспыльчивый, но добрый.

— Добрый, как же. Он добрый, пока ты ему нужен. Мой бывший человек