ней написано.

— А чем вам эти не нравятся? — спросил у продавщицы папа, показывая пачку, которую выбрал он.

— Я бы сказала, они толстоваты. Не такие удобные.

Он посмотрел на нее так, словно она сказала какую-то глупость.

— Можно, я эти возьму? — спросила я, протягивая ему зеленую коробку.

Взяв ее, папа посмотрел на ценник.

— Почему они такие дорогие?

Продавщица надела очки, висевшие до этого у нее на шее, и изучила коробку.

— Видимо, все дело в удобстве, о котором я упомянула.

— Просто грабеж, — сказал папа.

— А боли у тебя есть? — поинтересовалась дама, и я кивнула.

— Вот, — продолжила она, протягивая папе упаковку мотрина, — это поможет.

— У нас дома полно аспирина, — сказал папа и положил таблетки обратно на полку. Но продавщица снова протянула их ему.

— Уверяю вас, ей нужен именно мотрин. Аспирин тут не годится.

Затем она взяла пачку толстых прокладок из папиных рук и положила обратно на полку.

Я поняла, что он ужасно на нее злится, но поделать ничего не может. По пути домой он сказал, что отныне я сама буду покупать себе прокладки и что он не знал, что все это так дорого, но, раз уж я работаю на американскую армию, то могу себе это позволить. Так он называл мою работу у Вуозо. Папу до сих пор бесило, что мистер Вуозо считает его сторонником Саддама. Он говорил, что если что-то его и злит, так это страсть людей к необоснованным выводам.

Вечером, лежа в постели, я снова мечтала о том, как Барри приедет и спасет меня. Я, конечно, понимала, что ничего такого не будет, но все равно мне было приятно об этом думать. Я знала, что Барри-то я точно нравилась. Даже больше, чем мама. Я ему так нравилась, что мама стала ревновать и отослала меня к папе. Это было моим главным достоинством. Что бы ни происходило, в этом-то я обскакала маму. Я всегда нравилась парням больше, чем она.

Когда назавтра на уроке рисования я вытаскивала из рюкзака планшет, у меня вывалилась прокладка. Я попыталась запихнуть ее обратно, но было уже слишком поздно. Ее заметили трое парней, с которыми я сидела на уроке. Они схватили прокладку и начали махать ею перед моим носом, а я пыталась ее у них отнять. Потом один из них распечатал прокладку, вытащил из нее впитывающий слой и прилепил на лоб. Миссис Риджвей заставила мальчика ее снять, и он послушался, но зато потом разрисовал ее красной краской. Поэтому по школе мгновенно пошел слух, что я на самом деле ужасная свинья, раз таскаю в портфеле использованные прокладки.

У меня больше не осталось прокладок, поэтому я пошла в туалет и положила в трусики стопку туалетной бумаги. Потом я расплакалась, и меня услышала одна из уборщиц.

— С тобой все в порядке? — спросила она.

Я объяснила, в чем дело, и она велела мне подождать. Через пару минут она вернулась и подсунула под дверь тампон.

— Я не уверена, что смогу его вставить, — сказала ей я.

— Сможешь, сможешь. Он очень маленький.

А потом она ждала меня за дверью и, наверное, миллион раз спрашивала, удалось мне его вставить или нет.

— Просто расслабься, — посоветовала она, и наконец у меня получилось.

Когда я вышла из туалета и уборщица меня узнала, она начала говорить со мной по-испански, и мне пришлось объяснить ей, что я ничего не понимаю.

— Разве твои родители не говорят дома по-испански? — удивилась она, и я призналась, что нет, не говорят. Она покачала головой так, словно печальнее этого нет ничего на свете.

Весь оставшийся день я думала о словах папы, о том, что до свадьбы тампонами пользоваться нельзя. Я поняла его так: когда выходишь замуж, то начинаешь заниматься сексом, а если занимаешься сексом, там все становится свободнее, и тампон вставить совсем несложно. Но почему тогда у меня уже было там свободно? Уборщица сказала, что тампон легко войдет, и она была права. Интересно, в чем еще ошибался мой папа.

После школы Зак предложил мне полистать журналы, и я согласилась. Он сел спиной ко мне на краешек кровати, а я устроилась в кресле. Я очень внимательно прочла все интервью с девушками, надеясь, что они упомянут о чем-нибудь важном, например о начале менструаций. Но они в основном все говорили об одном и том же — как они любят заниматься сексом, или сколько раз в неделю они это делают, и какой цвет волос у мужчин им нравится. Я не отдавала себе отчета в том, что сжимаю ноги, пока Зак не обернулся и не сказал: “Хватит качаться на кресле, оно скрипит”.

Еще девушки рассказывали о том, как они испытывают оргазм, но я не совсем ясно понимала, о чем это они. Наверное, оргазм — это то самое приятное чувство, когда сжимаешь ноги, но вообще-то непонятно, чего тут такого необыкновенного. Хоть это и очень приятно, почти так же, как когда Барри меня брил. Но все равно я не понимала, чему тут так восторгаться.

— Смотри! — воскликнул Зак и протянул мне фотографию смуглой женщины с темно-коричневыми сосками. Сверху была надпись: “Арабская королева”.

— И что?

— Она чурка, как ты!

— Прекрати меня так называть, это невежливо.

Зак забрал у меня журнал и сказал:

— Может, однажды ты тоже попадешь в “Плейбой”. У тебя сиськи большие.

Я помотала головой, а сама вспоминала имена всех тех фотографов из журнала.

— Мой папа думает, что ты симпатичная, — обронил он и уселся на свое обычное место.

— Серьезно?

Зак кивнул.

— Он говорит, что у тебя будет куча поклонников и твоему папаше придется запирать тебя дома.

— Ничего подобного, — обеспокоенно сказала я.

— Поживем, увидим, — ответил Зак.

Когда вечером домой вернулся мистер Вуозо, я нервничала больше, чем обычно.

— Привет, Джасира! — воскликнул он, а я промямлила:

— Спасибо, хорошо.

Зак решил, что ничего смешнее в своей жизни не слышал, и начал хохотать как сумасшедший. Мистер Вуозо тоже засмеялся, но совсем не обидно. Он только сказал:

— Ты меня немножко опередила, но ничего страшного. Я рад, что у тебя все хорошо, — и отправился на кухню.

— Можешь идти домой, — заявил Зак.

— Сама разберусь, когда мне идти, — огрызнулась я.

Дома я пошла взглянуть на свои трусики. Крови было совсем чуть-чуть, но на всякий случай я все же взяла прокладку. Тампон вынимать я пока не собиралась. Я хотела дождаться, когда папа вернется домой, чтобы ходить по дому с тампоном, а он бы ничего не подозревал.

— Прекрати мельтешить перед глазами, — сказал он вечером.

— Извини, — ответила я и села за столик для завтрака.

— Тебе уроки делать разве не надо? — поинтересовался папа. Он стоял за кухонным столом и готовил ужин. Что-то восточное и несъедобное.

— Я уже все сделала.

— Хорошо. Я собирался послушать радио.

— Я не буду