Прокофьевой в санотдел армии для назначения на должность ведущего терапевта в армейский терапевтический госпиталь № 212.

Между прочим, Николай Васильевич предложил Борису взять с собой из медсанбата ту операционную сестру, с которой он больше всего работал и, конечно, своего ординарца. Разумеется, с Игнатьичем, к которому он очень привык, ему расставаться не хотелось, а вот в отношении Кати он задумался: она действительно была очень хорошей операционной сестрой, с которой он работал почти всегда, но его личная связь с ней слишком затянулась.

Он немного помолчал, а затем, поблагодарив начсанарма за предложение, сказал:

— Я подумаю.

Возвращался Борис с двояким чувством. С одной стороны, ему очень льстило получаемое повышение. Ведь быть начальником армейского полевого госпиталя, конечно, гораздо почётнее, чем командиром медсанбата дивизии. Но, с другой стороны, жалко было оставлять свой батальон, где каждый человек был хорошо знаком, где со многими из них он перенёс и тяжёлые дни отступления, и Ленинградскую блокаду, и бои на этой стороне кольца под Синявиным. Кроме того, после изготовления разборных домов и многих приспособлений для операционных и других лечебных помещений всё это стало таким близким, своим, что жалко было оставлять. Но теперь, дав согласие, жалеть уже поздно: «Снявши голову, по волосам не плачут, — усмехнулся он своим мыслям. — А, с другой стороны, вопрос окончательно не решён. Как-то там, в сануправлении фронта, в отделе кадров отнесутся к моей кандидатуре? Ведь как-никак, а в моей биографии есть пятно — исключение из партии. Хотя сейчас уже более года я снова член ВКП(б), и за это время получал от командования только благодарности, но ведь как кому взглянется…»

Шофёр Бубнов, вёзший Алёшкина, заметил задумчивость командира и приписал её тому, что забирают Прокофьеву. В медсанбате все знали о дружбе Бориса Яковлевича с Зинаидой Николаевной, знал и Бубнов. Эта женщина вызывала уважение, как врач, не только у работников батальона, но и у всего дивизионного начальства. Шофёр понимал, что Алёшкину жалко отдавать такого врача. Разумеется, о том, что Борис, может быть, скоро и сам покинет медсанбат, Бубнов пока ещё не догадывался.

Приказ об откомандировании Прокофьевой из медсанбата у командования дивизии вызвал большое огорчение. Комдив Ушинский даже звонил по этому вопросу члену Военного совета армии генералу Зубову, но последний сослался на необходимость укреплять кадрами новый терапевтический госпиталь.

Сама Зинаида Николаевна, хотя и всплакнула, расставаясь со своими ординаторами и медсёстрами, однако неофициально сказала при прощании Борису, что была рада. Она вкладывала в лечение оперированных раненых всю душу, все свои способности, стремясь их выходить, но по сути работа в батальоне её не удовлетворяла: всё-таки настоящий опытный терапевт, проработавший несколько лет в терапевтической клинике профессора Вовси, способен на большее. Теперь она получала возможность применить свои терапевтические способности в полной мере.

Более всех горевал и протестовал против отъезда Зинаиды Николаевны Соломон Веньяминович Бегинсон. В этом, конечно, проявилась прежде всего его личная привязанность, ведь он всё время оставался самым преданным, самым терпеливым платоническим поклонником этой обаятельной женщины, теперь уже вдовы. В начале 1943 года стало известно о смерти мужа Прокофьевой. Он был гораздо старше её, профессор, преподаватель терапии в Первом Медицинском институте Москвы. Ещё до начала войны он заболел тяжёлой болезнью — раком лёгкого. Зинаида Николаевна знала о его почти безнадёжном положении, ей в своё время предоставлялась возможность отказаться от мобилизации, сославшись на болезнь мужа. Но ни он, ни она воспользоваться этой льготой не захотели.

Когда было получено известие о смерти мужа Прокофьевой, ей предоставили трёхдневный отпуск, и на санитарном самолёте вместе с группой раненых отправили в Москву. После похорон мужа профессор Вовси, ученицей которого она была, как мы уже говорили, предлагал ей остаться, обещая оформить её перевод в один из московских госпиталей. Зинаида Николаевна не согласилась и вернулась в свой медсанбат. И вот теперь она его покидала.

На ужине, устроенном в батальоне в честь её отъезда, присутствовал командир дивизии, начсандив, все врачи и многие медсёстры батальона. В её адрес было сказано много добрых слов, и она с благодарностью ответила тем же. Через день Бубнов увёз её к новому месту назначения.

А время шло. Медсанбат жил своей обычной жизнью. Велись систематические занятия с медсёстрами, врачами, дружинницами. Раненых не поступало, больных тоже почти не было.

Первого сентября 1943 года комбата вызвал к себе Ушинский, Алёшкин приехал в штаб. В землянке командира дивизии он встретил начсандива Пронина и спросил его о причине вызова. Тот довольно сердито ответил:

— А ты не знаешь?!

Борис не успел ответить, как появился адъютант командира дивизии и пригласил их зайти. Во втором отделении землянки, кроме командира, находился замполит Веденеев и начальник штаба полковник Юрченко.

Когда вошедшие представились, как это полагалось по уставу, Ушинский встал из-за стола, за которым сидел и, не глядя на Бориса, сказал:

— Что же это такое, товарищ Алёшкин?! Так санотдел армии у нас скоро всех врачей растащит! Ещё месяца не прошло, как забрали Прокофьеву, а вот теперь, пожалуйста, пришёл приказ и на вас. Вы-то хоть знали об этом?

— О чём? — спросил Борис.

— О том, что вас хотят начальником госпиталя назначить.

— Знал.

— Знали и ничего никому не сказали?! — возмутился Ушинский.

— Товарищ полковник, а что я мог сказать? Во-первых, начсанарм просил пока молчать, а, во-вторых, ведь вопрос решался в сануправлении фронта, и я не знал, каким может быть результат.

— Ну вот, радуйтесь! — саркастически заметил начсандив Пронин. — Решился положительно! Кому теперь медсанбат сдавать будете, мне? Да и как он будет работать, если в нём четырёх врачей не хватает?

Тон и сердитый взгляд, сопровождавший вопросы, покоробили Алёшкина, но он сдержался и ответил вопросом на вопрос:

— Послушайте, товарищ Пронин, ну а если бы сейчас принесли приказ о назначении вас начальником санслужбы корпуса, вы бы отказались, зная, что в дивизии вас заменить некем?

Слушавший эту перепалку начштаба полковник Юрченко рассмеялся:

— Нет, Борис Яковлевич, он тоже бы не отказался, я уверен. И это правильно, молодым надо расти.

Тут он повернулся к Ушинскому:

— Товарищ комдив, разрешите сказать. Я с Алёшкиным в дивизии с первого дня её