Ульяна Соболева Черные вороны 13. Боль в его глазах

Глава 1

Я очень плохо помню, что происходило последние несколько часов после того, как позвонил Радич. Какими-то урывками все. Как в кошмарных снах, когда из-за панического страха не помнишь ничего, потому что мозг блокирует каждое воспоминание, чтобы пощадить разум. Все оборвалось на том моменте, когда я ответила на звонок, я даже не почувствовала, что в этот момент была на волосок от срыва в пекло…Воспоминая, анализируя все, что произошло в эти дни, я буду думать о том, как Максим схватил меня за руку, теряя все самообладание…и лишь потом я пойму почему. Есть вещи, которые не исправить, есть слова, которые уже не вернуть обратно. Иногда не стоит их произносить, даже если тебя разрывает от боли…потому что может быть, тебе их и простят, но никогда не забудут и, возможно, однажды тебя придавит ими, как каменной могильной плитой, и на ней сверху будут выбиты именно эти слова…как цитата прощания с мертвецом. Но я не задумывалась об этом тогда. Не задумывалась, что сбросила нас обоих с обрыва и что механизм разрушения уже запущен, даже если мне сейчас кажется, что это не так.

Я помню, как Максим рывком прижал меня к себе. Помню как мы оказались у места покушения, где-то на окружной дороге…помню машину Фаины, изрешеченную пулями, и фургоны наших людей и полиции, оцепившие территорию, чтобы папарацци не могли сунуться, пока они не закончат свою работу.

Как сквозь туман видела Максима, расталкивающего полицейских, срывающего ленту, и себя, словно со стороны, с немым воплем бросившуюся к Марику, который тут же кинулся нам навстречу, вырываясь из объятий Радича. Подхватила его на руки, лихорадочно целуя лицо, гладя волосы, не в силах унять дикое сердцебиение и невероятную дрожь во всем теле. Живой мой мальчик. Мне самой кажется, что я за эти мгновения успела умереть тысячу раз и ни разу не воскреснуть. Страх за жизнь детей затмевает все: любую боль, любое отчаяние и выходит на первое место, делая все остальное ничтожным и таким незначительным. Но где-то внутри сработало это понимание, что и Максим в ту секунду, как я произнесла пересохшими губами о покушении на детей, забыл, что хотел разорвать меня на куски.

Увидела, как мой муж бросился к Фаине, стоящей на коленях возле машины с другой стороны, и новый круг хаоса, сразу в дыру черную, в воронку, с надсадным стоном, глядя застывшим взглядом на белоснежный ботинок Таи с каплями крови на нем. Грудную клетку разрывает от немого вопля. Максим рядом с нашей девочкой на земле, ее голова у него на коленях, и его трясет так же, как и меня. Ее голос…такой тихий, такой хриплый, полосует сердце, как лезвием, настолько сильно, что я корчусь от боли и страха. Самого примитивного ужаса, который только может испытать мать.

– Папа…папочка…страшно. Мне страшно.

И его сильнее трясти начинает, пальцами окровавленными ее волосы с лица убирает.

– Все хорошо будет, моя принцесса. Не надо бояться. Это царапина. Мы сейчас тебя в клинику отвезем. Посмотри на меня. Ты мне веришь?

Она глаза прикрывает. А я вижу пятно у нее на боку

– Мамаааа…– взгляд на меня перевела, а я в каком-то оцепенении только на раны ее смотрю и дышать не могу. Ни одного вздоха. Легкие не работают, как и сердце. На Максима глаза подняла, а у него от напряжения пот по вискам катится и вена на горле пульсируют. Еще секунда, и он заорет. Руку ему на плечо инстинктивно, сильно сжимая пальцы и наклоняясь над Таей еще ниже, вглядываясь в искаженные болью черты лица.

– Она Марика собой закрыла…а я…я за рулем. Не успела. Но мы успеем. В клинике уже ждут.

Голос Фаины сквозь рваную вату. Срывается на всхлипы. Я ее даже не слышала, я смотрела в глаза своей дочери и видела, как их затянуло пленкой страдания и надвигающегося беспамятства.

«Девочка моя, маленькая моя. Мы сейчас…сейчас»…

– Сейчас, маленькая, сейчас, моя хорошая, – слезы в глазах пекут, и я глотаю их. Потому что невыносимо смотреть на ее посеревшее личико и полуприкрытые глаза.

– Дыши…на меня смотри. Мне в глаза. Давай, милая. Слышишь. На меня смотри, Тая. Мы уже едем. Летим. Вертолет здесь.

И она отрицательно головой еле-еле, а я наклонилась еще ниже, глаза в глаза.

***

– Операция прошла успешно. Пулю извлекли. Девочка будет жить. Состояние стабильное. Пока что к ней нельзя.

Умничка моя. Вот так. А саму шатать начинает.

– Даша…ты как?

– Хорошо, со мной все хорошо, – вытирая тыльной стороной ладони кровь моей дочери и чувствуя слабость во всем теле. Немеют руки и ноги. Голова разрывается изнутри с такой силой, что я смотреть не могу.

Фаина помогает присесть на топчан, придерживая за плечи

Я все еще слышу сквозь шум в висках грохот вращающихся лопастей вертолета, который забрал нас всех с дороги. Попыталась выпрямиться, но ноги подогнулись, и я схватилась за голову, от резкого приступа дикой боли потемнело перед глазами. Тут же руки отняла – ладони в крови. Она из носа течет. Все завертелось, и я начала падать, оседать на пол.

Тут же почувствовала, как подхватили на руки, и я знала кто. Я бы его объятия среди тысячи узнала, даже если бы чувствовать разучилась…только сил глаза открыть не осталось. К себе рывком прижал, пальцами в волосы зарываясь, и я вдруг поняла, что мне стало спокойно. Вот так на руках у него. Такое уже привычное спокойствие, и я не хотела ни о чем думать, впитывая каждой порой это ощущение. Его дьявольскую энергию, его силу, которую чувствовала на ментальном уровне, как и раньше. С ним никогда не страшно…даже умирать. А без него…без него невыносимо страшно жить.

В этот раз меня долго не покидала эта тьма и холод. Они сковали все тело, как ледяным цементом, сдавливали обручами по спирали от ног к голове.

Иногда становилось легче, и я дышала полной грудью. А иногда казалось, я не могу даже моргнуть, такая тяжесть внутри. Только одно оставалось неизменным…я чувствовала присутствие Максима рядом. Не слышала, не видела. Я его чувствовала. Через холод и темноту. Пока не начала именно ощущать горячие пальцы на своих запястьях, а затем и различать их голоса совсем рядом.

– Ей лучше. Это из-за стресса. Очень испугалась.

– Что это значит? Какого хрена ей так плохо?

– Надо сделать обследование. Но я не думаю, что это что-то серьезное. Просто стресс и шок. Очень испугалась за дочь.

Злое тихое рычание, а у меня легкая дрожь по всему телу. Он говорит, и онемение начинает отступать, словно тепло под кожу проникает. Очень медленно, вкрадчиво. Паутиной огня по плотному кокону льда. Это беспокойство, разрывающее мою упрямую уверенность и тающее под ним недоверие.

Пальцы Максима сжали мои, и паутина стала горячее, просачивается