Одна лошадь упала. Захар нетерпеливо дергался, лежа на животе.
— Накроют. Ребята — гляди!
Одна минута — стала лошадь, видно взобрались двое, шарахнулись с насыпи вниз. Опять кудреватое серое облачко. Пуля прожжужала где-то в стороне, ударившись о столб.
Захар замахал руками.
— Дай, пулемет!
Та-та-та! И вдали на насыпь выскочили красноармейцы. Пулемет подавился. Расскакавшиеся лошади прямо попали на красноармейцев. Замешалось там все, запуталось. Захар Уткин, махнув рукой красноармейцам, бросился по шпалам вперед, размахивая револьвером.
На рельсах легла пятнами краснота. Глянуло багровое, надувшееся солнце. Туман таял в низины, в перелески.
И вечером на вокзале заседал ревком. Пришел еще поезд, целиком набитый серыми шинелями, с пушками, выставившими черные горла вверх к небу. Вокруг станции в вечеру закурились костры, красноармейцы грели чай. Вместе с этим поездом приехал какой-то большой начальник— весь черный, с злыми нависшими бровями— с бомбой, висевшей у пояса. Он-то и собрал ревком. Пока там заседали, Степка с Ванькой толкались среди красноармейцев. Те узнали — кто они, хвалили их, звали чай пить. — Э, герои! Идите-ка! И Степка в десятый раз рассказывал о том, как они удирали от казаков. Немного привирал для весу и незаметно дергал Ваньку за рубаху, чтоб молчал. Ребята сидели на каменной решотке у самого входа в вокзал, когда на платформу вышел отец. — Подите-ка сюда, — позвал он их. И подталкивал слегка в спину, ворчал домашним, простым голосом: — Вот вам теперь мать задаст гонки… Баловники… В ярко освещенной комнате их встретил тот самый черный, что приехал с другим поездом. Бросил из-за стола на них колкий взгляд, улыбнулся, изогнув усы: — Ну, вы, герои… Подходите… И обернувшись к сидящим вокруг стола военным, сделал серьезное лицо, заговорил. Говорил он непонятно, обрывисто. Ребята хлопали глазами, не двигаясь с места. Степка одно понял: хвалит их, называет красной порослью. Это — непонятно, но вместе приятно. Потом подошел крупными шагами, обнял их и ткнулся щетинистыми губами в голову то одному, то другому. — Спасибо вам, ребята. Будьте и вперед такими.
И подал им две фуражки с красными звездочками. — Это вам награда. Степке подарил еще весь в серебряных бляхах тонкий черный ремешок.
VIII
Проснулись ребята к вечеру. Бессонная, страшная ночь сковала голову мертвым сном. Когда их уложили на вокзале в маленькой комнатушке, где стучал какой-то аппарат, Степка слышал отрывками разговор отца с матросом. Отец, обняв сопевшего носом Ваньку за спину, кивал головой, а глазами все — по лицу Ваньки. Матрос грубым голосом говорил: — В кобуре у седла бумаги важные. Лошадь офицера какого-нибудь. Молодцы ребята… Отец тихо смеялся, и в глазах у него вместе с влажностью дрожала ласка. Вечером разъезд красноармейцев на громыхающей дрезине привез из далекой будки двух казаков. Те двое, что гнались за ребятами ночью, сидели в запертом вагоне, около которого ходили двое часовых. Навстречу дрезине вышли все толпившиеся по вокзалу, вокруг вагонов. И Степка с Ванькой. Они видели, как один, с ясными погонами, без шапки, сидел, уткнув голову в колени, другой — бледный, бегал испуганними глазами по толпе и дергал длинные обвисшие усы. Степке хотелось крикнуть им весело, задорно: — Попались? Это мы вас притяпали! Знай наших! Но он только выпятился вперед к самой дрезине и заглянул в глаза испуганному казаку. Их посадили в тот же вагон.
И вечером на вокзале заседал ревком. Пришел еще поезд, целиком набитый серыми шинелями, с пушками, выставившими черные горла вверх к небу. Вокруг станции в вечеру закурились костры, красноармейцы грели чай. Вместе с этим поездом приехал какой-то большой начальник— весь черный, с злыми нависшими бровями— с бомбой, висевшей у пояса. Он-то и собрал ревком. Пока там заседали, Степка с Ванькой толкались среди красноармейцев. Те узнали — кто они, хвалили их, звали чай пить. — Э, герои! Идите-ка! И Степка в десятый раз рассказывал о том, как они удирали от казаков. Немного привирал для весу и незаметно дергал Ваньку за рубаху, чтоб молчал. Ребята сидели на каменной решотке у самого входа в вокзал, когда на платформу вышел отец. — Подите-ка сюда, — позвал он их. И подталкивал слегка в спину, ворчал домашним, простым голосом: — Вот вам теперь мать задаст гонки… Баловники… В ярко освещенной комнате их встретил тот самый черный, что приехал с другим поездом. Бросил из-за стола на них колкий взгляд, улыбнулся, изогнув усы: — Ну, вы, герои… Подходите… И обернувшись к сидящим вокруг стола военным, сделал серьезное лицо, заговорил. Говорил он непонятно, обрывисто. Ребята хлопали глазами, не двигаясь с места. Степка одно понял: хвалит их, называет красной порослью. Это — непонятно, но вместе приятно. Потом подошел крупными шагами, обнял их и ткнулся щетинистыми губами в голову то одному, то другому. — Спасибо вам, ребята. Будьте и вперед такими.
И подал им две фуражки с красными звездочками. — Это вам награда. Степке подарил еще весь в серебряных бляхах тонкий черный ремешок.