Даррелл Швайцер
Паутина во тьме
Конечно же, я расскажу вам, как впервые повстречал Уолтера Стивенса, Г. К. Колмана, Чарльза Комнин-Палеолога[1] или как там он себя именовал на той неделе. Да, это поэт, бывший романист неопределённого возраста, неопределённой национальности, вообще всего — и если вы пишете книгу про него, то кое-что из этого даже удастся использовать. Но, думаю, лучше подать это, как рассказ. Можно даже вообразить, что мы с вами — двое повидавших мир джентльменов, неистовой зимней ночью, вроде этой, вместе сидим в каком-нибудь жутко эксклюзивном клубе, в камине слабо пылает огонь и, после того, как официант принёс последние заказанные напитки и удалился тихо, как кошка…
Боюсь, нет. Здесь строго-настрого запрещён всякий алкоголь, но, полагаю, я могу угостить вас бутилированной водой…
Не берите в голову. В подобной атмосфере любой старый козёл (я) внезапно начинает ёрзать и задумчиво мямлить: «Знаете, в ночь, вроде этой, я очутился в особенно глухом сельском районе Швеции» — а, может, Замбоанги, Трапезунда или просто той части нью-джерсийского Пайн-Барренса[2], о которой никто никогда не слышал — «где столкнулся с кое-чем чудным».
Воспользуйтесь воображением. Ночью, вроде этой, в разгар зимы, когда солнце заходит в середине дня, да и то, если выглянуть из окна — и я спрашиваю вас, много ли людей удосужилось в эти дни выглянуть за пределы сиюминутных ограничений своих жизней или хотя бы из окна? Но я отвлёкся. Вы видите, как пейзаж угасает до тускло-бурого, затем серого и сине-стального цветов, а потом чернеет настолько, что не отличишь землю от неба и несколько огоньков далёких соседей могут оказаться звёздами — я вновь отвлёкся, поясняя, как это было в прежние времена, когда я ещё управлял книжным магазином «Безголовый Шекспир», в Паоли Пайке, округа Честер, гораздо западнее Филадельфии. Отсюда и характерная выцветшая палитра зимы, ибо это поистине был край Эндрю Уайета[3]. Магазин назвали «Безголовым Шекспиром», потому что на переднем дворе старого коровника с надстройкой, который я переделал для проживания и торговли, нашлась безвкусная мраморная викторианская статуя Барда в дублете и трико, держащего в одной руке перо, а в другой — череп (с предусмотрительно выгравированной большими буквами надписью «ЙОРИК», если вы сами не смекнули), но, увы, Славному Уиллу не хватало головы. Что можно сделать с чудесной старинной вещью, вроде этой? Выкинуть? Чёрта с два. Я установил маленький стеллаж и в хорошую погоду выставлял на нём несколько книг, по четыре за доллар, прислонив к коленям Уилла мою вывеску. Он стал своеобразной достопримечательностью. В самых старых выпусках «Таинственной Пенсильвании»[4] имеются его фотографии.
Достаточно сказать, что подобным вечером, в подобном месте, я действительно столкнулся с кое-чем чудным, в лице Уолтера Падрейка Эохайда Неры О'Бларни, именно того субъекта, чьей биографией вы так интересуетесь.
Я закрывался. Миссис Темплтон, последняя из постоянных клиентов, которая, казалось, иногда проводила весь день в секции романов, но всегда оставалась довольна своими приобретениями, только что ушла. Я перевернул табличку на двери стороной «ЗАКРЫТО». Выключил наружные фонари и тогда услыхал шум из глубин магазина.
— Там кто-нибудь есть? — позвал я.
Донеслось явственное шарканье, а затем тихий звук голоса. Что-то, звучащее почти как пение.
— Привет?
Следуя за звуком, я обогнул несколько углов и миновал пару проходов меж стеллажей, пока не увидел у полки в секции классики довольно крупную фигуру в поношенном дождевике, стоящую ко мне спиной. Она действительно что-то тихо бубнила нараспев, с нарочито монотонным ритмом. Но, что важнее, я отчётливо разглядел, как она взяла шариковую ручку и что-то отметила в книге, которую держала — маленьком зелёном томике, вероятно, одним из греческих выпусков Лёбовской серии[5].
— Эй! — окликнул я. — Купите это и калякайте там!
Фигура внезапно обернулась и, признаю, я действительно отшатнулся назад, оказавшись лицом к лицу — используя первый попавшийся штамп — с огромным, как медведь мужчиной с растрёпанными чёрными волосами, впечатляющими вислыми усами и лохматой бородой, превосходящим меня вдвое, с таким выражением на его лице — не обойдусь без простого выражения «совсем, совсем безумным» — как будто он с головой погрузился во что-то и определённо не обрадовался, когда ему помешали. Но это выражение тут же исчезло, как снятая маска и он совершенно спокойным тоном произнёс: — Разумеется, я заплачу. — Он сгрёб с полки ещё несколько томов. — Я возьму весь набор.
В сомнениях, я повёл его обратно к прилавку. По дороге я уловил около половины его трепотни о том, как слова силы, ключи вибрации или ещё какую чертовщину можно обнаружить беспорядочно рассеянными по книгам, словно вся литература была одной необъятной криптограммой, расшифровывающейся в «космические итоги» и я подумал, ну ладно, твёрдо решил, что он совсем чокнутый и можно лишь надеяться, что это — чокнутый с деньгами, каким тот и оказался. Он заплатил за книги измятыми замусоленными банкнотами по двадцать долларов, которые, как видно, комкались прямо в его карманах. Я не заметил никакого кошелька. Книги оказались сочинениями Еврипида и этот тип даже на секунду показал мне подчёркнутый отрывок, но это было в колонке греческого текста и я ничего не разобрал. Пока я пробивал чек и разглаживал те банкноты, он ткнул пальцем в витрину и заявил: — О, и это я тоже возьму, — указывая на замечательное первое издание джексоновского «Призрака дома на холме»[6], которое стоило пять сотен долларов. Я не сомневался, что у него отыщется денег и побольше. Он продолжал вытаскивать банкноты, но всё же на миг я замешкался, с неохотой вручая столь изящное издание такому человеку, кто мог бы выводить в нём свои каракули, но он встретил мой взгляд, по-видимому, угадал мои мысли и, едва не рассмеявшись, пояснил: — О нет, это не для моих исследований. Просто почитать на досуге.
Потом вдруг воздвигся надо мной — это выглядело так, будто он всё время пригибался, словно готовая обрушиться лавина и произнёс: — Филип, мы с вами станем лучшими друзьями.
Я предположил, что моё имя он узнал, допустим, из маленькой стопки визиток на прилавке.
И он продолжил: — Не спрашивайте, откуда я узнал. Я просто знаю. Я окинул всё взором и увидел это. — Там было ещё одно слово, которое я не разобрал, почти непроизносимое, что-то, вроде «фхтагн».
Что было чудным и, признайте, ещё более странным — что, когда он вышел и я запер за ним дверь, не было видно фар и