внезапно закружилась голова, будто я выпила ликер тысячелетней выдержки, а не восьмидесятилетней.

Без моего ведома мои веки трепещут, а желудок сжимается в узел. Это первый раз за всю мою жизнь, когда он смотрит прямо на меня, как будто видит во мне нечто большее, чем какого-то ребенка. За восемнадцать лет никто ни разу не повлиял на меня одним взглядом.

Мои внутренности сжимаются, а легкие сражаются за воздух. Я парализована. Если бы взглядом можно было испепелять, я бы сейчас превратилась в дым.

Его раздражительность злит и возбуждает меня одновременно. Я чувствую шевеление своих губ, несмотря на то, что сестра пытается в предупреждении сжать мою руку.

Я хочу заставить его удержать свой гнев, свой взгляд, и все свое внимание на мне. Купаться в нем — позволить ему впитаться в мою кожу, чтобы я могла вспомнить, каково это на ощупь.

«Почему гроб закрыт?» — хочу спросить я. Любопытная кошка внутри меня задавалась этим вопросом с момента объявления о смерти Виктора. Вместо этого я успокаиваю свою сестру и отца, которые непременно рассердились бы, если бы узнали, что я пила и помешала похоронам одной из Первых семей.

— Извини, — говорю я, заикаясь и пожимая плечами, но он уже отвернулся от меня, и мои слова уходят в пустоту. Я обхватываю себя за талию и снова отступаю на задний план, обратно в Ирину — в тень, которой я всегда была.

Я не бунтарка — не такая женщина, которая могла бы быть с таким мужчиной, как он.

Я просто девушка, дочь Волкова, которая будет делать все, что ей скажут, и жить, словно птица, с поврежденным крылом, так сильно желающей улететь и проложить свой собственный путь, но так и оставшейся в клетке.

Я тихоня.

Моя сестра идет вперед, а я скромно плетусь позади, изучая обстановку. Чей-то плач привлекает внимание большинства гостей, и я, следуя их любопытству, наблюдаю, как Вика, сестра-близнец Виктора, рыдает и цепляется за Вениамина Ветрова. Он поддерживает ее одной рукой, даже не глядя на ее согнутое, безвольное тело, прижавшееся к нему, как тающее мороженое. На ней розовое платье, которое не подходит даже для клуба, не говоря уже о церковных похоронах.

Влад притягивает мой взгляд. Снова. Я хочу увидеть его эмоции, как он сочувствует своей сестре. Вместо этого он опускает голову, снова напрягая свою челюсть.

Я достаю из кармана блокнот и позволяю карандашу порхать по бумаге. Мой разум проясняется, и пространство уменьшается, пока не остается ничего, кроме темноты — ничего, кроме стоящего передо мной Влада.

Спокойствие охватывает меня, когда я изучаю его черты, темную загорелую кожу, впечатляющее тело. Сильная линия подбородка. Аккуратный, прямой нос. Пушистые веера черных ресниц рассыпались по темным, проницательным глазам. Когда он пригвоздил меня ими несколько мгновений назад, это было похоже на солнечную корону во время затмения. Вы знаете, что вам следует отвернуться, чтобы избежать опасности, но это такое редкое зрелище, что вы не можете не смотреть прямо на него.

Я ослеплена им.

Движение вокруг меня снова возобновляется, расширяя пространство и возвращая меня в настоящее. Все уходят. Я стою, кладу блокнот обратно в карман и слежу за фалдами пальто моей сестры.

От внезапного захвата моей руки я останавливаюсь. Разворачиваюсь и сталкиваюсь лицом к лицу со стальной стеной по имени Влад. Он возвышается надо мной, но я избегаю взгляда с ним, потому что боюсь оказаться раскрытой своими чувствами. Ожидаемо для меня, его парфюм дорогой и сугубо мужской. Что-то горьковато-пряное, как аромат розового дерева, и согревающее до глубины души. Отпустив мою руку, Влад отодвигает лацканы моего пиджака и кладет фляжку во внутренний карман, задевая мой сосок тыльной стороной ладони. Не намеренно, но я чувствую несущийся импульс по всему телу. Он заставляет уплотняться воздух вокруг меня, и мои легкие сжимаются от нехватки кислорода.

Давай, дыши.

Его баритон поражает меня, как оружие, когда он говорит:

— Мы должны пообедать завтра.

Бум. Бум. Бум.

Я приоткрываю рот, а мое сердце колотится, словно в клетке. Я не знаю, что сказать, но этого и не нужно, потому что я слышу ответ сестры, произнесенный лирическим тоном:

— Конечно, Влад, я все устрою и отправлю тебе подробности по электронной почте.

Подняв взгляд, я наблюдаю за тем, как Влад обходит меня стороной, смотря и разговаривая с моей прекрасной сестрой.

Конечно же.

Конечно, он разговаривает с Дианой. Не со мной.

Я качаю головой. Смех клокочет в моей груди, но я подавляю его и стараюсь медленно и размеренно дышать полной грудью. Моя детская влюбленность во Влада всегда была тайной, таковой она и останется.

Глава 2

Через два месяца после «Игр В»…

— Ветровы ничего не предпримут, — говорю я отцу, но головная боль снова усиливается. Я сдерживаюсь от того, чтобы потереть виски́, и допиваю остатки водки в своем стакане.

Отец хмурит брови, принимая свое фирменное мрачное выражение лица. Даже в мои двадцать два года этот хмурый взгляд заставляет меня чувствовать себя так, словно мне девять, и меня поймали за тем, что я пинаю мяч в его кабинете, в который мне запрещено входить.

Раздражен.

Чертовски встревожен.

Разочарован.

У Юрия Васильева, моего отца, есть способ заставить вас почувствовать себя так, будто вы не приложили и минимум усилий, несмотря на то, что вы отдали ради достижения цели абсолютно все. Он прекрасно меня обучил, но именно это я никогда не смогу побороть внутри себя — отец до сих пор заставляет меня чувствовать себя ничтожеством, когда вот так — хмуро смотрит на меня со смесью раздражения и разочарования.

Зная, что мой ответ будет далек от совершенства, я продолжаю:

— Егор желает приобрести землю недалеко от границы. И все потому, что мы тоже заинтересованы ею. И его не переубедить, — выдавливаю я сквозь зубы. — Я потратил месяц, предлагая ему другие, более выгодные места под солнцем.

Но это ложь.

Я не предложил ему того, чего он хочет больше всего.

Отец с прищуром посмотрел на меня — единственный признак его настроения. Он знает, чего я хочу. Вопрос лишь в том, отдаст ли он это мне? Можно было бы подумать, что он в долгу передо мной после того, что сделал. Отец отослал моего брата. Изгнал его из нашей семьи и инсценировал его смерть. Избавился от него, когда мы больше всего в нем нуждались. Предполагалось, что у нас будет три головы, а не две. Отрубая то, кого он считал слабым звеном, он оставил нас в