скорой помощи уехала, объяснив это отсутствием причин для госпитализации. Дождавшись, когда Ольга уснет, бабушка Зоя взяла Марину с собой, чтобы сходить в аптеку.
— Пусть отдохнет, — успокоила бабушка, внучку, — тем более родители должны завтра приехать за ней. Нельзя оставлять Оленьку в таком состоянии у нас длительное время. Копошащаяся масса тонконогих, горбоголовых людишек по-прежнему сновала по кровати и ногам Ольги, стягивая тугие узлы между собой. Дышать становилось труднее, а внутреннее пространство сжал дикий страх. Вдали послышался удар скрипучей калитки о металлический столб. Голоса становились всё громче, и Ольга почувствовала как скованность и болезненная ломота начали медленно отступать.
— У Олечки, кажется лихорадка, — прозвучал тихий голос бабушки Зои, когда пожилая женщина приоткрыла дверь в комнату. Ослабевшие, спутанные мысли Ольги, вяло отозвались, нарисовав смутный образ знакомых лиц. Девочка всё ещё боялась открыть глаза.
— Оля, — коснувшись пропитанного горячим потом плеча, шепнула Марина, — ты как? Мы с бабулей тебе лекарства принесли. Теперь Ольга смогла по — настоящему облегченно вдохнуть теплый воздух комнаты, оттолкнув тревожные воспоминания. Дождавшись, ухода бабушки Зои, Оля начала с чувством рассказывать подруге о случившемся.
Зашуршали листы новых тетрадей и свежих учебников. Со всех сторон звучала весёлая, звонкая речь одноклассников, встретившихся спустя три летних месяца каникул.
— Сумасшедшая дура, — проскальзывали смешки за спиной Ольги, на что поначалу она не обратила никакого внимания. Затем большой, смятый комок бумаги попал в её затылок, отозвавшись коротким, болезненным импульсом внутри головы. От неожиданности и наглости поступка, Оля расплакалась, вызвав живую волну смеха на задних партах. Звонок и появление учителя в помещении класса, немного охладили напряженную обстановку. Временами Ольга поворачивала лицо в сторону Марины, ожидая того же от подруги, и не дождавшись продолжала вырисовывать буквы на листах. Она сразу всё поняла.
— Никто не мог знать о розовых человечках, кроме тебя, — с обидой размышляла Ольга, — а ты всем все рассказала! Прозвенел звонок. Отодвинув деревянный стул, так что его ножки заскрипели о кафельный пол, Ольга пересела на первую парту, ближе к столу учителя. Она не поворачивала головы назад, чтобы теперь не встречаться взглядом с Мариной. Избегала её и на перерывах между уроками. Одноклассники, не знавшие отпора со стороны Ольги, устраивали одну за другой новые пакости. Одни страстно ненавидели девочку, не понимая причин самого чувства злости, другие из страха быть отвергнутыми классом, так же избегали её общества. Так невидимка за короткое время превратилась в презираемого изгоя.
— Оль, — ласково обращалась мама к потухшей во всех отношениях дочке, — как себя чувствуешь? Девочка скрещивала руки на груди, отворачивая лицо в сторону, или безмолвно уходила в свою комнату. В гардеробе Ольги появлялось всё больше тёмных вещей, постепенно, вытеснивших все остальные цвета. Первое время Ольга хотела, чтобы мама догадалась обо всём сама, чтобы не пришлось объяснять нелепость сложившейся, гнусной ситуации. Этого не случилось. Родители не редко ужинали по раздельности, и не пытались исправить этого. Как правило, уставший после работы отец, садился за стол, не дожидаясь остальных домочадцев. На тесной, блеклой кухне, не знавшей ремонта много лет, работал вполовину громкости старый телевизор, шелестели страницы вечерней газеты. Мир, построенный путем отказа от принятия решений, ещё существовал, но в большей степени по накатанной дорожке. Никто не выбирал такое положение вещей, здесь уже давно распоряжалась душевная лень, прибравшая к рукам в первую очередь души взрослых членов семьи. Мама Ольги, инертная, худая женщина, принимала окружавшую их серую, меланхоличную пассивность как данность, мало отзываясь на редкие всплески новых обстоятельств. Оставшись не разгаданной, колкая печаль разрасталась в груди Ольги и девочка постепенно привыкала жить с этим. В одиннадцатом классе Оля почти не училась. К этому времени отец уже несколько лет жил в другой семье, не пытаясь искать общения с дочерью. В поисках себя, мама уехала на дачу, устраивая там посиделки благочинных, чудаковатых проповедников, неизвестной прежде обществу веры. Теперь стены и подоконник крошечной, запыленной кухни, где в одиночестве жила Ольга, почти не видели лучей солнца. Чёрные шторы надежно хранили меланхолическую духоту комнат. Молчал потухший телевизор, на полу валялись съёжившиеся клочки старых газет.
Лысоватый, жирный Стас, появился в жизни Ольги, как что-то само собой разумеющееся. Компания любителей тяжелого рока, куда Ольга попала на свой день рождения, приняла её крайне душевно. Во всяком случае, ей так показалось. Длинноволосые, дурно пахнущие музыканты не задавали лишних вопросов. Не давали советов, а это оказалось лучшим целебным бальзамом для обветшалой психики Ольги. На одну из регулярных вечеринок пришёл Стас, который оказался, родственником одного из тусовщиков. Познакомившись с Ольгой, он стал приходить на посиделки гораздо чаще. Стас мало походил на того, каким представляла себе девушка прежде своего возлюбленного. Он много шутил, пользовался низкопробными, похабными анекдотами. Пил как остальные в компании, а может и больше.
— И я совершенно не та, что была раньше — иногда успокаивала Ольга, протестующий внутренний голос, когда появлялись неудобные размышления в отношении молодого человека. Девушка почти ничем не интересовалась. Её детские рисунки, когда — то давно, по словам преподавателей, обещали большое, творческое будущее, но устойчивая неуверенность в своих силах довольно просто убедила Ольгу, в тщетности подобных мечтаний. Теперь красные закаты на картинах, с воздушными замками и розовыми единорогами украшали разводы от пролитого на них горького, низкосортного кофе. Наступал вечер, и, как правило, Стас приходил с парой небольших пакетов, где преимущественно лежали баллоны пива с жидкой закуской. Поднявшаяся в воздух пыль и сухой пепел от сигарет вновь создавали витиеватые сюжеты на ярких линиях оставленных детской рукой на альбомных листах когда-то давно. Иногда от нахлынувших чувств Ольга садилась на грязный пол, неумело прижимая к груди перепачканные грязью рисунки. Она вдруг страстно желала понять, где свернула не туда, но такое дело быстро надоедало ей. Тогда вновь яростно разбрасывалась бумага, летели в стену пустые бутылки, хрустела под ногами изношенная временем мебель. Такое
— Пусть отдохнет, — успокоила бабушка, внучку, — тем более родители должны завтра приехать за ней. Нельзя оставлять Оленьку в таком состоянии у нас длительное время. Копошащаяся масса тонконогих, горбоголовых людишек по-прежнему сновала по кровати и ногам Ольги, стягивая тугие узлы между собой. Дышать становилось труднее, а внутреннее пространство сжал дикий страх. Вдали послышался удар скрипучей калитки о металлический столб. Голоса становились всё громче, и Ольга почувствовала как скованность и болезненная ломота начали медленно отступать.
— У Олечки, кажется лихорадка, — прозвучал тихий голос бабушки Зои, когда пожилая женщина приоткрыла дверь в комнату. Ослабевшие, спутанные мысли Ольги, вяло отозвались, нарисовав смутный образ знакомых лиц. Девочка всё ещё боялась открыть глаза.
— Оля, — коснувшись пропитанного горячим потом плеча, шепнула Марина, — ты как? Мы с бабулей тебе лекарства принесли. Теперь Ольга смогла по — настоящему облегченно вдохнуть теплый воздух комнаты, оттолкнув тревожные воспоминания. Дождавшись, ухода бабушки Зои, Оля начала с чувством рассказывать подруге о случившемся.
Зашуршали листы новых тетрадей и свежих учебников. Со всех сторон звучала весёлая, звонкая речь одноклассников, встретившихся спустя три летних месяца каникул.
— Сумасшедшая дура, — проскальзывали смешки за спиной Ольги, на что поначалу она не обратила никакого внимания. Затем большой, смятый комок бумаги попал в её затылок, отозвавшись коротким, болезненным импульсом внутри головы. От неожиданности и наглости поступка, Оля расплакалась, вызвав живую волну смеха на задних партах. Звонок и появление учителя в помещении класса, немного охладили напряженную обстановку. Временами Ольга поворачивала лицо в сторону Марины, ожидая того же от подруги, и не дождавшись продолжала вырисовывать буквы на листах. Она сразу всё поняла.
— Никто не мог знать о розовых человечках, кроме тебя, — с обидой размышляла Ольга, — а ты всем все рассказала! Прозвенел звонок. Отодвинув деревянный стул, так что его ножки заскрипели о кафельный пол, Ольга пересела на первую парту, ближе к столу учителя. Она не поворачивала головы назад, чтобы теперь не встречаться взглядом с Мариной. Избегала её и на перерывах между уроками. Одноклассники, не знавшие отпора со стороны Ольги, устраивали одну за другой новые пакости. Одни страстно ненавидели девочку, не понимая причин самого чувства злости, другие из страха быть отвергнутыми классом, так же избегали её общества. Так невидимка за короткое время превратилась в презираемого изгоя.
— Оль, — ласково обращалась мама к потухшей во всех отношениях дочке, — как себя чувствуешь? Девочка скрещивала руки на груди, отворачивая лицо в сторону, или безмолвно уходила в свою комнату. В гардеробе Ольги появлялось всё больше тёмных вещей, постепенно, вытеснивших все остальные цвета. Первое время Ольга хотела, чтобы мама догадалась обо всём сама, чтобы не пришлось объяснять нелепость сложившейся, гнусной ситуации. Этого не случилось. Родители не редко ужинали по раздельности, и не пытались исправить этого. Как правило, уставший после работы отец, садился за стол, не дожидаясь остальных домочадцев. На тесной, блеклой кухне, не знавшей ремонта много лет, работал вполовину громкости старый телевизор, шелестели страницы вечерней газеты. Мир, построенный путем отказа от принятия решений, ещё существовал, но в большей степени по накатанной дорожке. Никто не выбирал такое положение вещей, здесь уже давно распоряжалась душевная лень, прибравшая к рукам в первую очередь души взрослых членов семьи. Мама Ольги, инертная, худая женщина, принимала окружавшую их серую, меланхоличную пассивность как данность, мало отзываясь на редкие всплески новых обстоятельств. Оставшись не разгаданной, колкая печаль разрасталась в груди Ольги и девочка постепенно привыкала жить с этим. В одиннадцатом классе Оля почти не училась. К этому времени отец уже несколько лет жил в другой семье, не пытаясь искать общения с дочерью. В поисках себя, мама уехала на дачу, устраивая там посиделки благочинных, чудаковатых проповедников, неизвестной прежде обществу веры. Теперь стены и подоконник крошечной, запыленной кухни, где в одиночестве жила Ольга, почти не видели лучей солнца. Чёрные шторы надежно хранили меланхолическую духоту комнат. Молчал потухший телевизор, на полу валялись съёжившиеся клочки старых газет.
Лысоватый, жирный Стас, появился в жизни Ольги, как что-то само собой разумеющееся. Компания любителей тяжелого рока, куда Ольга попала на свой день рождения, приняла её крайне душевно. Во всяком случае, ей так показалось. Длинноволосые, дурно пахнущие музыканты не задавали лишних вопросов. Не давали советов, а это оказалось лучшим целебным бальзамом для обветшалой психики Ольги. На одну из регулярных вечеринок пришёл Стас, который оказался, родственником одного из тусовщиков. Познакомившись с Ольгой, он стал приходить на посиделки гораздо чаще. Стас мало походил на того, каким представляла себе девушка прежде своего возлюбленного. Он много шутил, пользовался низкопробными, похабными анекдотами. Пил как остальные в компании, а может и больше.
— И я совершенно не та, что была раньше — иногда успокаивала Ольга, протестующий внутренний голос, когда появлялись неудобные размышления в отношении молодого человека. Девушка почти ничем не интересовалась. Её детские рисунки, когда — то давно, по словам преподавателей, обещали большое, творческое будущее, но устойчивая неуверенность в своих силах довольно просто убедила Ольгу, в тщетности подобных мечтаний. Теперь красные закаты на картинах, с воздушными замками и розовыми единорогами украшали разводы от пролитого на них горького, низкосортного кофе. Наступал вечер, и, как правило, Стас приходил с парой небольших пакетов, где преимущественно лежали баллоны пива с жидкой закуской. Поднявшаяся в воздух пыль и сухой пепел от сигарет вновь создавали витиеватые сюжеты на ярких линиях оставленных детской рукой на альбомных листах когда-то давно. Иногда от нахлынувших чувств Ольга садилась на грязный пол, неумело прижимая к груди перепачканные грязью рисунки. Она вдруг страстно желала понять, где свернула не туда, но такое дело быстро надоедало ей. Тогда вновь яростно разбрасывалась бумага, летели в стену пустые бутылки, хрустела под ногами изношенная временем мебель. Такое