он чувствовал, что засиделся. Дорога тихим шёпотом звала и манила куда-то, пока он и сам не понимал куда.

В один из тёплых южных вечеров, когда солнце уже близилось к закату, Афоня заканчивал смену и собирался уходить. Угли в мангале неспешно тлели, сытный аромат мяса распространялся по округе. Вдруг на глаза попалась до боли знакомая фигура. Молодой парень, с гитарным чехлом за спиной.

— Эй, Виталик!?

Парень удивлённо обернулся. Это был действительно он.

— Афоня!?

Афоня подошёл к нему, и они обнялись.

— Как же я рад тебя видеть. Ты как тут? А хотя, подожди, пойдём прогуляемся.

Афоня позвал сменщика и жестом показал, что уходит. Они с Виталиком пошли в направлении моря.

— Я ведь думал, ты умер тогда.

— Жив, как видишь. Даже досюда кое-как добрался. А ты? Я же тогда и палатку, и рюкзак с едой утащил. Как ты жил?

— После того, как разминулись, я в ближайшем городе вылез. Куда податься не знал. Стал работать, спал, где получится. Потом с ребятами хорошими познакомился, подучили на гитаре играть. Стал на улицах и в переходах тренькать. Так до сих пор по городам и езжу: тут поиграю, там поиграю. Путешествую, мир смотрю.

Город погружался в сумерки. В неисчислимых забегаловках играла музыка, ярко горели разноцветные вывески. Они пришли на пляж, сели на белый тёплый песок. Афоня закурил.

— Получается, ты в этой сумке теперь гитару носишь?

Виталик в ответ усмехнулся — даже сыграть могу. Пиво, кстати, будешь? — Он достал из рюкзака банку и протянул Афоне.

Афоня улыбнулся — нет, спасибо.

— Неужели бросил?

— Разлюбил. Раньше это казалось лекарством, убежищем. Но это не так.

— Тяжело, наверное, было.

— Ты знаешь, нельзя бросить что-то насильно. Это как насильно бросить девушку. Не получится, не выкинешь из головы. Можно только разлюбить. Но, вообще да, непросто. Дело в том, что я за алкоголем от себя прятался. А себя я ненавидел, ненавидел свою жизнь, весь мир ненавидел.

— А теперь что? Любишь?

— Пока нет. Но, по крайней мере, больше не презираю. Нельзя себя полюбить, если любить не за что. Нужно что-нибудь делать, чего-нибудь хотеть.

Всю жизнь я себя жалел. Думал, будто все мне должны, а мои неудачи от того, что окружающие свой долг не исполняют, не делают меня счастливым. Жалость — способ получить удовлетворение. Тебе плохо, ты себя жалеешь, становится легче, а, по итогу, ничего не меняешь. Оглянись вокруг — культура построена на жалости. Люди любят грустить. Делают культом своё бездействие, свою беспросветную тоску. Несчастная любовь, маленький человек, собственные слабости, болезни. Они не берут жизнь в свои руки — они жалеют. Писатель, певец, диктор из программы новостей. Везде жалость. А жизнь — она остаётся прежней.

Ведь самоубийцы не хотят умирать — хотят быть счастливыми. Но они сдаются. Все кругом сдаются. Сдаваться это модно. Сдаваться и себя жалеть. Строить свой мир из утешений, а не добиваться желаемого. Одни говорят, что всё плохо, другие соглашаются, все вместе жалеют друг друга и живут дальше. Но с ощущением какого-то благородства, красоты, одобрения. Единства в этом самом «плохо».

А иные вместо жалости выбирают жестокость, ненависть. Это почти то же самое, только для более импульсивных. И мир делится на жалость и жестокость. Но остаётся прежним. А те, кто что-то делают, о чём-то мечтают, чего-то хотят. В этом мире их не понимают, их либо жалеют, либо ненавидят

Вместо того, чтобы лечиться, мы воспитываем в себе мазохизм. Ещё до боя жалеем о проигрыше. Но если мир разучится бороться — проиграют все. Если бы врачи вместо лечения просто жалели пациентов, то пациенты бы умирали. Вот и в жизни, если мы видим недуг, то жалости недостаточно. Да, лечение бывает сложным. Но у любого тяжелобольного только два варианта — борьба или смерть. И пока люди выбирают смерть и жалость вместо лечения, пока сдаются вместо борьбы; в то время, как окружающие это поддерживают, тоже жалеют, тоже умирают; нам не видать жизни, не видать счастья, не видать мира. Страх отвратителен. Жалость, особенно к себе, не приносит плодов.

***

В воздухе повисла тишина. Каждый задумался о чём-то своём. Афоня достал из пачки ещё одну сигарету. Виталик смотрел вдаль, на море, вертел в руках банку пива.

— А что дальше? Чем займёшься?

— Уеду. Здесь, всё-таки, слишком жарко.

— Так поехали вместе?

Афоня засмеялся — поехали, почему бы и нет. Я, кстати, неплохо пишу стихи, может, напишу тебе пару песен.

— Получается, снова бродяги?

— Да… Наверное, от этого не убежишь. Помнишь, что нам говорил машинист? Ничего на свете нет дороже свободы.