Милена Миллинткевич На колядки поиграем в прятки

Январь укутывал поля, леса и станицу белым пушистым одеялом. Как раз к Рождеству. Хорошо, что каникулы. Можно хоть полдня греться на кухне у тёплой печки и слушать сказки.

За окном медленно кружились снежинки. Ангелина сидела за накрытым к завтраку столом и с аппетитом поедала оладушки, запивая ароматным чаем.

— Бабуля, расскажи про колядки, — разворачивая конфету, попросила она.

— Колядки? — бабушка присела рядом с Ангелиной. — Это, внученька, очень давняя и интересная Рождественская традиция. В Сочельник, молодежь надевала лучшую одежду или рядилась под скоморохов да шутов, и ходила по домам, распевая песни-здравицы с добрыми пожеланиями. За это хозяева одаривали их вкусными гостинцами.

— И ты ходила?

— И я! И дедуля твой! И наши родители, и бабушки-дедушки…

Ангелина заёрзала на стуле и потянулась за второй конфетой:

— Расскажи, а! Пожалуйста!

— Ну, слушай…

Бабушка улыбнулась и заговорила так, словно читала сказку:

— Очень-очень давно, так давно, что и не вспомнить, когда это произошло, в одной деревне жила де́вица. Звали её Ладушка. Хороша собой, да скромна без меры. Вот как-то в Сочельник пришли к ней подружки, да стали звать колядовать. Матушка ей и говорит…

— Иди, девонька! Негоже в такую ночь дома время коротать. Праздник всё же! А то всю жизнь в девках просидишь.

А Ладушка, знай себе, отнекивается. Холодно мол, да и пироги печь надо.

Уговаривали — уговаривали Ладушку подружки да матушка, насилу уговорили. Надела она сапожки новые, шубку тёплую, повязала платок расписной и пошла.

Коляда-колядушки,

Матушки да батюшки,

Чада, деды, бабы,

Празднику все рады!

Ходят значит они с подружками по дворам. Колядки поют. Соседи на радостях щедро их одаривают сластями, яблоками мочёными, колбасами да пирогами. А по этой же улице, по другой её стороне, навстречу парни идут. В калитки да оконца стучатся.

Коляда-коляда,

Будьте счастливы всегда,

Мира вашей хате,

Божьей благодати!

И они здравицы распевают, и их соседи со своего стола щедруют соленьями, мясом да рыбой, салом да жаренной птицей.

Встретились они аккурат посреди улицы у большого дома, и давай хвастаться друг перед другом, кто больше наколядовал. Только Ладушка стоит в сторонке — стесняется. Да на окна больших хором с резным крыльцом поглядывает. Все дома с огнями, во всех радость да веселье, а в этом темно. Лишь в светлице скупой огонек теплится.

Завидели подружки куда Ладушка смотрит, и давай наперебой стращать:

— Ой, не гляди туда!

— Кабы худа не вышло.

— А что так? — разглядывая резные ставенки, спросила Ладушка.

Подружки притихли. Тогда один из парней, которого друзья Степаном называли, стал рассказывать:

— В хоромах этих вдовец живёт. Угрюмом в народе кличут.

— За что ж его так, горемычного? — вздохнула Ладушка и, отвернувшись от окошек посмотрела на Степана. — Али имени христианского у него нет?

А Степан подмигнул одной из подружек Ладушки и дальше сказывает:

— Есть! Как не быть! Да только мало кто помнит имя его. А Угрюмом кличут за то, что хоть и молод годами, да только нелюдимый, не приветливый, не разговорчивый. Уж который год всех сторонился.

Припомнила Ладушка, однажды на рынке слышала, как кумушки про сыча какого-то сказывали. Про то, что смотрит тяжело, говорит мало, да в церковь по праздникам ходит, лишь когда после службы все разойдутся. Подолгу стоит перед иконами. И молчит… О чём просит? Никому не ведомо.

«Так вот о ком бабки деревенские шептались, — подумала она».

— Сказывают ещё, что от горя он таким стал, — продолжал Степан. — Как жену схоронил, так и отстранился от мира. Но свою работу печника хорошо знает. Руки у него справные. Всё умеет. За что не возьмётся, всякая работа у него ладится.

— Да-да! — подхватил Гришка, сын плотника. — К нему даже из соседних деревень приезжают кланяться, чтобы печь добротную сложил. Угрюм никому не отказывает. Работы не чурается.

— А давайте к печнику постучимся? — предложила подруга Натка. — Доброе слово в праздник каждому приятно!

— Да ты что! — испугалась Нюра. — А если он нас прогонит или заобижает?

— Не заобижает! — подбоченясь, подмигнул Гришка. — Мы с вами пойдём.

Сказал, и первый направился к Угрюмовым хоромам. Парни и де́вицы переглянулись и пошли следом. Тронул Гришка калитку, а та не заперта. И пса, огромного, лохматого, что по обыкновению прежде крутился у ворот, теперь же видно не было. Может, его хозяин запер? Или сам от мороза забился в хлев, где теплее?

Опасливо вошли парни и де́вицы во двор, сложили накалядованное добро у ворот. Стоят, у дверей толпятся, перешептываются, а войти в хоромы боятся. Самого смелого подталкивают.

Потянул Гришка за массивную кованую ручку, тяжёлая дверь и отворилась. Запели парни здравицу. Де́вицы тоненькими голосками тут же подхватили:

Коляда-колядки,

Наступили Святки,

Здравия желаем,

Бога прославляем!

Никто не отзывается. Тихо. Даже мыши и те под полами не шуршат. Вошли гости незва́ные в сени и принялись снова петь:

Коляда-колядки,

Урожай вам в кадки,

Хлеба сдобного в печи,

Все что есть, на стол мечи!

И снова к ним никто не вышел. Де́вицы уже на дверь поглядывают, уходить собираются. Парни плотницкого сына в спину подталкивают, да подбадривают.

Приоткрыл Гришка дверь в светлицу, а там!.. Посреди просторной комнаты печь огромная, жаром пышет, дровишками потрескивает, ароматами нос дразнит. Уютно кругом, чисто, стол накрыт. А на столе и соленья, и пироги, и колбасы, и гусь жареный.

Снова запели гости:

Коляда-колядушки,

Пироги, оладушки,

Калачи, варенье,

Нам на угощенье!

Громко поют. Раз! Другой! Нет… Никто не отзывается.

— Ну, раз хозяин не потчует, сами угостимся!

Осмелев, Гришка скинул полушубок, шапку и уселся на лавку. Взял пирожок, отломил кусок колбасы, налил меду в чарку.

— Чего столпами стоите? — кивнул он на разносолы. — Угощайтесь. Или думаете, хозяин для себя одного стол богатый накрыл?

Осмелели тут гости незваные. Парни на лавку повалились. Де́вицы от жары взопрели, шубейки распахнули, платки распустили, с ноги на ногу у стола переминаются, не решаясь присесть. Но ручки белые к пирожкам и сладостям потянули.

Степан яблочко мочёное взял, Нюре протянул. Она смутилась, но угощение приняла. Ещё ниже голову склонила, да и кусь яблочко за румяный бок.

Парни загомонили, зашумели. Де́вицы оживились. Быть в скорости свадьбе шумной! Издревле так повелось, что только на Святки