- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (6) »
Атлантический океан,
коня богатырского подобрав.
А Добрыня махал им руками обеими:
– Да ладно вам,
что из дерева сделано,
то и крепче, чем их кожи кита,
намно-о-ого,
хоть спросите об этом у бога.
Долго ли коротко, рыба-кит плыла, но до моря Белого, наконец, дошла. Простилась со спасителем и в обратный путь от народа глупого отдохнуть.
* * *
А Добрыня в Архангельске попировав дня эдак три, пустился вплавь по реке Двине Северной, на лодочке беленькой.
Доплыл он до Устюга Великого. Потянуло в леса дикие его кобылу верную, та чует зло, проверено!
Доскакали они до избушки, заходят внутрь, там заячьи ушки дрожат и трясутся от страха. Золотом шита рубаха висит, дожидаясь хозяина.
– Неужто изба боярина? — богатырь светёлку обходит, в раскалённую баньку заходит. Мужичок чудной в бане парится, белый как лунь, махается вениками еловыми. Белки в кадушки дубовые подливают воду горячую.
«Мужик Забавушку прячет!» — подумал детина наш милый. – Тук-тук-тук-тук, дева-птица не приходила?
Дед Мороз (а это был он) немало был удивлён: – Это ж ветром каким надуло былинничка? Что ли уснула во дворе охрана моя? Пойду, вспугну медведя'!
– Медведя' покорить бы надо, но зима на улице, и засада в берлоге медвежьей особая: не страшна вам дружина хоробрая! — отвечал ему Добрыня, одёж скинув половину.
Усмехнулся Мороз: – Верно чуешь, с тобой, гляжу, не забалуешь. Ну проходи, добрый витязь, омойся. А в тёмну тайгу не суйся, там баба Яга живая, она таких, как ты, валит целыми батальонами, с друже своими злобными! – Так вот кто спёр царёву птицу! — не на шутку Добрыня гневится.
Но однако разделся, помылся и в драку не поспешил отправиться, а остался есть и бахвалиться. Отдыхал богатырь так неделю. Уже брюхо наел он такое же, как у Мороза. Не выдержал дед: – Воевода, не пора ль тебе в путь пуститься? А то царь, поди, матерится!
Делать нечего, надо ехать. Хорошо прибаутки брехать за столом со свежесваренным пивом, но не от хмеля воин красивый, а от подвигов ратных.
Взял Добрынюшка меч булатен, надел кольчугу железную, пришпорил кобылу верную и в тёмны леса галопом!
Допылил бы он так до Европы, да на избу Яги наткнулся. Шпионом хитрым обернулся и айда на разведку.
Но ворон уж карчет на ветке, бабу Ягу призывая. Появилась старуха кривая, будто выросла из-под земли: – Нос, касатик, подбери! Тебе чего от бабушки надо?
– Я, бабуля, не ради награды, а пекусь о спасении жизни. Забаву Путятичну, видишь ли, злая сила, кажись, прибрала. Ты деву-птицу не видала, чи сама её съела в обедню? Хоть где косточки закопала, поведай! — и тычет в бабулю палкой, не Горыныч ли это?
– Жалко было бы съесть девицу, чернавка самой сгодится, — отвечает служивому ведьма. — Слезай с коня, пообедай, в баньке моей помойся, кваску попей, успокойся.
Беспокойно стало служаке, вспомнил он богатырские драки — последствия её гостеприимства.
– Не пора ли тебе жениться? — вдруг ласковой стала Яга и в избушку свою пошла. — Сейчас покажу тебе девку, краше нет! Та знает припевки все, каки есть на свете, и лик её дюже светел.
Вошла в избу, выходит девкой, краше нет! И поёт припевки все, каки есть на свете. Никитич нарвал букетик цветов, что росли возле дома, и дарит девице, влюблённый.
Та ведёт его в опочивальню, срывает рубашечку сальную да в шею вгрызается грубо: без меча былинного рубит!
* * *
Вышел дух из воина. Ан нет, остался. Дух, он знает что-то, он не сдался. А Добрыня мёртвый на полатях лежит бездыханный. И тратит бог на небе свои силы: в Сивку вдул видение, как милый хозяин её умирает.
Фыркнула кобыла: «Чёрт те знает что творится на белом свете!» — с разбегу рушит дом, берёт за плечи Добрыню да на спину свою поднимает, и бегом из леса! Чёрт те знает что в нашей сказке происходит.
Старичок на дорогу выходит да тормозит кобылу: – Чего развалился, милый? — и поит воеводу водицей. — Чи живой?
А конь матерится, обещает затоптать бабку Ёжку. – Эх, Сивка-матрёшка, не тебе тягаться с Ягою, её Муромец скоро накроет! А ты скачи на гору Сорочинску, там в пещере Забава томится, змей Горыныч её сторожит.
Тут Никитич приказал долго жить: оклемался, очухался, встал, поклонился дедушке и поскакал на эту страшную гору.
– Так ты, казак, в бабку влюблённый? — ехидничает кобыла. – Да ладно тебе, забыли, — отбрёхивается богатырь, — дома поговорим.
А гора Сорочинская далёко! Намяла кобыла боки, пока до неё доскакала, а как доскакала, так встала. Вход в пещеру скалой привален да замком стопудовым заварен. Нет, не проникнуть внутрь!
Оставалось лишь лечь и уснуть, да ворочаясь, думать в дремоте: «К царю ехать, звать на подмогу дружину хоробрую, или кликать киевских добрых богатырей могучих?»
Бог выглянул из-за тучи: – Зови-ка, дружок, спасителя, от смертушки избавителя, старичка-лесовичка, тот поможет. Есть чека на вашу гору!
«Ам сорри!» — хотел сказать богатырь, да слова иноземны забыл, а посему закричал: – Старика бы и я позвал, да как же его призовёшь, где лесничего найдёшь? – В лесу его и ищи, в болото Чёртово скачи!
Поскакал богатырь в болото, хоть и было ему неохота. Доскакал, там тина и кочки, да водяного дочки русалки воду колготят, на дно спустить его хотят.
Но Добрыня Никитич не промах, он в омут с головой не полезет, лесника зовёт. – Бредит! — русалки в ответ хохочут. Зол богатырь, нет мочи!
Ну, злиться мы можем долго, а река любимая Волга всё равно не станет болотом. Тут старичок выходит и говорит уже строго: – Опять нужен я на подмогу? – Внутри горы Забава заперта, гора замком аршинным подперта.
– Ну что ж, – вздохнул лесовичок. — На этот случай приберёг я двух медведей-великанов, они играют на баяне на ярмарке в Саратове, большие такие, мохнатые. Надо б нам идти в Саратов. И забудь ты про солдатов, гору ту лишь мишки сдвинут.
Что ж, казак, шелом надвинет и отправится в путь: – Надо б только отдохнуть! – В Саратове и погуляем, я многих вдовушек там знаю…
* * *
Посадил старичка на коня Добрыня и в славен град торговый двинул. Шли, однако, неспешно: озёра мелкою плешью, леса небольшими коврами, бурные реки лишь ручейками под копытами Сивки казались.
Вот так до Саратова и добрались, там шумна ярмарка гудит! Народ сыт,
Долго ли коротко, рыба-кит плыла, но до моря Белого, наконец, дошла. Простилась со спасителем и в обратный путь от народа глупого отдохнуть.
* * *
А Добрыня в Архангельске попировав дня эдак три, пустился вплавь по реке Двине Северной, на лодочке беленькой.
Доплыл он до Устюга Великого. Потянуло в леса дикие его кобылу верную, та чует зло, проверено!
Доскакали они до избушки, заходят внутрь, там заячьи ушки дрожат и трясутся от страха. Золотом шита рубаха висит, дожидаясь хозяина.
– Неужто изба боярина? — богатырь светёлку обходит, в раскалённую баньку заходит. Мужичок чудной в бане парится, белый как лунь, махается вениками еловыми. Белки в кадушки дубовые подливают воду горячую.
«Мужик Забавушку прячет!» — подумал детина наш милый. – Тук-тук-тук-тук, дева-птица не приходила?
Дед Мороз (а это был он) немало был удивлён: – Это ж ветром каким надуло былинничка? Что ли уснула во дворе охрана моя? Пойду, вспугну медведя'!
– Медведя' покорить бы надо, но зима на улице, и засада в берлоге медвежьей особая: не страшна вам дружина хоробрая! — отвечал ему Добрыня, одёж скинув половину.
Усмехнулся Мороз: – Верно чуешь, с тобой, гляжу, не забалуешь. Ну проходи, добрый витязь, омойся. А в тёмну тайгу не суйся, там баба Яга живая, она таких, как ты, валит целыми батальонами, с друже своими злобными! – Так вот кто спёр царёву птицу! — не на шутку Добрыня гневится.
Но однако разделся, помылся и в драку не поспешил отправиться, а остался есть и бахвалиться. Отдыхал богатырь так неделю. Уже брюхо наел он такое же, как у Мороза. Не выдержал дед: – Воевода, не пора ль тебе в путь пуститься? А то царь, поди, матерится!
Делать нечего, надо ехать. Хорошо прибаутки брехать за столом со свежесваренным пивом, но не от хмеля воин красивый, а от подвигов ратных.
Взял Добрынюшка меч булатен, надел кольчугу железную, пришпорил кобылу верную и в тёмны леса галопом!
Допылил бы он так до Европы, да на избу Яги наткнулся. Шпионом хитрым обернулся и айда на разведку.
Но ворон уж карчет на ветке, бабу Ягу призывая. Появилась старуха кривая, будто выросла из-под земли: – Нос, касатик, подбери! Тебе чего от бабушки надо?
– Я, бабуля, не ради награды, а пекусь о спасении жизни. Забаву Путятичну, видишь ли, злая сила, кажись, прибрала. Ты деву-птицу не видала, чи сама её съела в обедню? Хоть где косточки закопала, поведай! — и тычет в бабулю палкой, не Горыныч ли это?
– Жалко было бы съесть девицу, чернавка самой сгодится, — отвечает служивому ведьма. — Слезай с коня, пообедай, в баньке моей помойся, кваску попей, успокойся.
Беспокойно стало служаке, вспомнил он богатырские драки — последствия её гостеприимства.
– Не пора ли тебе жениться? — вдруг ласковой стала Яга и в избушку свою пошла. — Сейчас покажу тебе девку, краше нет! Та знает припевки все, каки есть на свете, и лик её дюже светел.
Вошла в избу, выходит девкой, краше нет! И поёт припевки все, каки есть на свете. Никитич нарвал букетик цветов, что росли возле дома, и дарит девице, влюблённый.
Та ведёт его в опочивальню, срывает рубашечку сальную да в шею вгрызается грубо: без меча былинного рубит!
* * *
Вышел дух из воина. Ан нет, остался. Дух, он знает что-то, он не сдался. А Добрыня мёртвый на полатях лежит бездыханный. И тратит бог на небе свои силы: в Сивку вдул видение, как милый хозяин её умирает.
Фыркнула кобыла: «Чёрт те знает что творится на белом свете!» — с разбегу рушит дом, берёт за плечи Добрыню да на спину свою поднимает, и бегом из леса! Чёрт те знает что в нашей сказке происходит.
Старичок на дорогу выходит да тормозит кобылу: – Чего развалился, милый? — и поит воеводу водицей. — Чи живой?
А конь матерится, обещает затоптать бабку Ёжку. – Эх, Сивка-матрёшка, не тебе тягаться с Ягою, её Муромец скоро накроет! А ты скачи на гору Сорочинску, там в пещере Забава томится, змей Горыныч её сторожит.
Тут Никитич приказал долго жить: оклемался, очухался, встал, поклонился дедушке и поскакал на эту страшную гору.
– Так ты, казак, в бабку влюблённый? — ехидничает кобыла. – Да ладно тебе, забыли, — отбрёхивается богатырь, — дома поговорим.
А гора Сорочинская далёко! Намяла кобыла боки, пока до неё доскакала, а как доскакала, так встала. Вход в пещеру скалой привален да замком стопудовым заварен. Нет, не проникнуть внутрь!
Оставалось лишь лечь и уснуть, да ворочаясь, думать в дремоте: «К царю ехать, звать на подмогу дружину хоробрую, или кликать киевских добрых богатырей могучих?»
Бог выглянул из-за тучи: – Зови-ка, дружок, спасителя, от смертушки избавителя, старичка-лесовичка, тот поможет. Есть чека на вашу гору!
«Ам сорри!» — хотел сказать богатырь, да слова иноземны забыл, а посему закричал: – Старика бы и я позвал, да как же его призовёшь, где лесничего найдёшь? – В лесу его и ищи, в болото Чёртово скачи!
Поскакал богатырь в болото, хоть и было ему неохота. Доскакал, там тина и кочки, да водяного дочки русалки воду колготят, на дно спустить его хотят.
Но Добрыня Никитич не промах, он в омут с головой не полезет, лесника зовёт. – Бредит! — русалки в ответ хохочут. Зол богатырь, нет мочи!
Ну, злиться мы можем долго, а река любимая Волга всё равно не станет болотом. Тут старичок выходит и говорит уже строго: – Опять нужен я на подмогу? – Внутри горы Забава заперта, гора замком аршинным подперта.
– Ну что ж, – вздохнул лесовичок. — На этот случай приберёг я двух медведей-великанов, они играют на баяне на ярмарке в Саратове, большие такие, мохнатые. Надо б нам идти в Саратов. И забудь ты про солдатов, гору ту лишь мишки сдвинут.
Что ж, казак, шелом надвинет и отправится в путь: – Надо б только отдохнуть! – В Саратове и погуляем, я многих вдовушек там знаю…
* * *
Посадил старичка на коня Добрыня и в славен град торговый двинул. Шли, однако, неспешно: озёра мелкою плешью, леса небольшими коврами, бурные реки лишь ручейками под копытами Сивки казались.
Вот так до Саратова и добрались, там шумна ярмарка гудит! Народ сыт,
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (6) »