опускалась зима, приглушавшая звуки своим одеялом. Редактор улыбнулся. Ему нравилась постновогодняя Москва, только просыпавшаяся от разгула затянувшихся выходных. Именно такой она и запомнилась, когда с женой они возвращались из отпуска — пересадки на международных рейсах никто не отменял, а им в последний момент поменяли самолет. Пришлось поневоле пробиваться через застывшую столицу из одного аэропорта в другой. Тогда Шоплен и проникся духом затихающего праздника, разглядывая город из окна такси.

Погрузившись в воспоминания, редактор не сразу осознал, что секретаря не будет еще очень долго. Посередине стола возвышалась фоторамка с подписанным убористым почерком отличницы листком в середине: «Уважаемые посетители! Приносим извинения за оказанные неудобства! Ввиду сложившейся чрезвычайной ситуации все сотрудники министерства отбыли на внеочередное пленарное заседание. По завершении заседания мы обязательно вернемся и рассмотрим все заявления в порядке живой очереди».

На край рамки была прилеплена написанная мелким четким почерком майора внутренних дел (почему-то это было кристально ясно) записка «Курить можно. Пепельница на столе, урна в конце коридора. Там же тумбочка — берите чай, кофе. Кулер за углом рядом с урной. Просьба не мусорить! Нарушители будут отправлены в конец очереди». Шоплен хмыкнул и почесал голову. Свобода нравов на государевой службе ему положительно нравилась. Пока он доставал сигарету, Зойдль завершил созерцание ковра и подал голос.

— И сколько нам еще ждать? — журналист возвел очи горе. — Мне кажется, что я должен быть в совершенно ином месте, но вот я тут и ничего не происходит! Едрить-мадрид, Шоплен, вы с ума сошли?

Редактор с ухмылкой выпустил дым через ноздри. Младший коллега с ужасом воззрился на попрание устоев, встал и забегал взад-вперед по коридору. Шоплен с удовольствием пронаблюдал за метаниями журналиста. Затем, докурив, редактор раздавил бычок в пепельнице и, ловко поймав товарища под локоть, подвел к секретарскому столу. Зойдль вчитался в содержание послания и тоже достал сигарету.

— Сколько мы тут будем ждать? — журналист зеленел на глазах. — Уже вечер, кажется, скоро и вовсе закроются. У вас часы есть?

— Нет, телефон разрядился — буркнул Шоплен.

— И у меня — добавил Зойдль — Что нам делать? Если закроют в здании, придется куковать до утра. Кстати, если вы такой знаток местных обычаев, может, и туалет знаете где находится?

— Я не знаю, но думаю где-то в коридоре. — Редактор задумался. — Все равно ждать, пойдемте, взглянем.

И они пошли. Красные ковры глушили их шаги, сохраняя неприкосновенность пыльного безмолвия коридоров. Мягкий свет струился из-под зеленых абажуров светильников, изогнувшихся подобно грибам из стен.

«… Шоплен и Зойдль блуждают по коридорам. Их посещают видения. Нагнетается страх. Реальность бурлит и разваливается на отдельные куски. Пока они бродят, мы выясняем, что Зойдль не так уж и плох в своей наивности, а Шоплен вовсе не неприятный старый ворчун.

Встречают уборщика. Тот им сообщает, что до утра их из здания не выпустят. Журналист и редактор в панике. Они бегут сломя голову, и разделяются.

Зойдль попадает в избушку к Бабе-Яге, превращается в колобка и сбегает в лес. По дороге он пытается распознать свою национальную идентичность, но в итоге обращается в сторону классовой борьбы за интересы пролетариата.

Шоплен превращается в секретаря министерства, подслушивает самый главный секрет и пытается его запомнить перед еженедельной очисткой памяти. Его ловят спецы и обвиняют в шпионаже.

Оба они оказываются за мгновение перед неизбежной гибелью.

Потом читатель их встречает в Абакане. 18 марта 2020 года. Статья давно издана, героям приходит извещение о присуждении престижной премии, вызывают в Москву для награждения и выдачи денежных средств. Им надо только расписаться в документе на гербовой бумаге. Шоплен и Зойдль сталкиваются с выбором — сохранить знание или вернуться в обыденность. Оба подписывают бумагу и все забывают.

Курьер говорит — вот нормальные люди. А то был у нас тут Голованов один, он, видите ли, не подписал. Ну и все — пропал. Говорят, видели, как он улетел верхом на огненной колеснице, но врут, поди. Спился, наверное.

Занавес.

Дата. Подпись. Расшифровка.»

Шоплен с удивлением посмотрел на документ.

— И это правда с нами было? — редактор огладил усы желтыми от никотина пальцами.

— По всей видимости. Мы же подписались, Да и я чувствую в себе некий революционный настрой. — Зойдль неопределенно хмыкнул. — В итоге, все оказалось на своих местах. Мы здесь, они там, история закончилась, статья уже давно напечатана. Я даже взял архивный номер журнала — все правильно.

— Нет, ну я прямо не знаю. Эта какая-то хармсовщина, точнее, постмодернистская пародия на неё. Нет никакого смысла!

— А какой смысл вы ищете? Есть люди, они живут в мире, который создан не для них. Есть вещи, которыми можно попытаться заполнить пустоту отсутствия смысла, есть действия, ведущие к этим вещам. Нет только самих людей, но это уже частности.

— То есть, и нас с вами нет?

— Можно и так сказать. Ничего нет, и нас, и вас, и Малого Табата, и коней, и Приданова и кто знает еще чего. Зато есть законы, УК РФ и прочая ответственность. Конституцию вот скоро поменяют, всякое может случиться.

— Я устал. — Шоплен утомленно опустил голову на стол. — Я старый, я не хочу. Для меня это слишком. Однажды я просто не проснусь, перестану существовать и все, что было мной, развеется в небытии вместе с этой паскудной жизнью. И до того момента…

— Никто не знает, что произойдет. — Зойдль засунул руки в карманы, раскачался с мыска на носок. — Может, мы существуем только в этой временной петле, обреченные раз за разом воспроизводить этот никому в сущности не нужный путь абсурда вслед за чьим-то скользящим вниманием? Может быть, мы в этих листочках с орлами не больше, чем в реальности? И мы исчезнем, только стоит оторвать взгляд какому-нибудь внимательному читателю? Может так? Даже не бог, не мир, а желающий развлечься обыватель творит нас своим направленным взором?

— Да хоть кто. — Шоплен встал из-за стола. — У меня обед. Я есть хочу. Рядом с почтой новое кафе открылось, там борщ дают. Составите компанию?

— Охотно. — Зойдль перестал раскачиваться. — С пампушками?

— Пампушками — сглотнул слюну Шоплен.

И они пошли есть борщ. Пампушки в тот день закончились до двух часов дня, хотя раньше они были.