эти вопросы для меня из теоретических превратились в практические: в девяностые годы в государственной власти на эту тему велись бурные дискуссии и пробовались разные варианты. Ведь опасность превращения в сырьевой придаток осознавалась всегда, и большинство людей, составлявших управляющий класс в девяностые годы (включая парламент, который тогда еще был «местом для дискуссий»), считало, что надо двигаться в каком-то другом направлении. Предпринимались разнообразные попытки поиска другого направления, все они заканчивались неудачно, это фиксировалось и одновременно требовало теоретического осмысления.

Но есть и другая версия ответа.

Мы рассматривали не только опыт развитых стран Запада, но и самый разнообразный опыт развивающихся государств, многие из которых пытались различными способами преодолеть свою сырьевую зависимость (создавать промышленность и т.д.). Некоторые эксперименты такого рода в восьмидесятые годы еще продолжались, но те, которые закончились, закончились в основном крахом. И поэтому те эксперименты, которые еще шли, скорее всего тоже должны были закончиться крахом. Так и произошло: мексиканский, аргентинский, бразильский эксперименты ни к чему не привели (бразильский сейчас перезапущен, и посмотрим, к чему это приведет, – думаю, что ничего хорошего и сейчас ждать не следует).

Поэтому второй ответ на вопрос (он был смелым, но как гипотезу его можно было выдвинуть), почему рыночные принципы в одних случаях дают такие результаты, а в других случаях дают другие результаты, заключался в том, что экономики разные.

Не с точки зрения институционального устройства, а с точки зрения каких-то других, назовем их структурными, факторов. Есть какие-то факторы, которые нам не видны, но которые делают возможным то, что в одних экономиках рыночные принципы приводят к одним результатам, а в других экономиках те же самые рыночные принципы приводят совсем к другим результатам.

Это был вызов традиционной экономической теории, которая нам говорит, что все экономики одинаковые. Традиционно считается, что условной «Румынии» ничто не мешает, кроме лени и жадности ее элит (и, может быть, простого народа, что маскируется политкорректным термином «менталитет»), достичь уровня развития условных «США». Вся теория модернизации (по которой написаны тысячи томов) утверждает, что с точки зрения экономики, кроме препятствий, исходящих от населения и властей развивающихся государств, никаких других не существует. Экономическая теория, с которой мы имеем дело, говорит, что все экономики устроены одинаково. Конечно, есть некоторые различия, которые могут по-разному влиять на динамику, но высокий уровень благосостояния всегда достижим. Поэтому, если не получается, то виноваты румыны, аргентинцы, мексиканцы, индонезийцы (список можно продолжить), а скоро будут виноваты и китайцы. Посмотрите на прессу: приближается крах китайской экономики, и западные СМИ уже заранее готовят объяснение, что китайцы, конечно, сами виноваты, иного и ждать было нельзя. Все сами виноваты ^[2].

Если экономики различаются, то чем; как уловить это различие? Какой фактор различает экономики, в силу чего у них такое разное поведение и такая разная судьба? Я долго над этим думал. И вот, в сентябре 2002 года, во время одного из обычных совещаний по развитию строительного комплекса в России мне пришло в голову, какой фактор мы должны взять, чтобы понять, чем различаются экономики. Звучит он очень просто. Давайте его запишем, чтобы он был перед глазами, потому что вся лекция, да и весь курс, будет про это:

УРОВЕНЬ РАЗДЕЛЕНИЯ ТРУДА

Дело не совсем в разделении труда, разделение труда – некий маркер, указывающий на большую целостную конструкцию, ее обозначение. Эта конструкция (с учетом того, над чем я начал работать в восьмидесятые годы) мгновенно высветила все разом: на эту проблему есть ответ, на эту проблему тоже есть ответ, на эту – пока что непонятно, но что и где надо искать, уже ясно.

Поскольку речь о разделении труда, то сразу возникает несколько проблем.

Первая. Получилось как в детективе: 20 лет ломал себе голову, а потом вдруг выяснилось, что все многочисленные факты, про которые я думал, укладываются в очень простую схему; сразу понятно, кто убийца. И как в хорошем герметичном детективе, когда сыщик говорит: вот убийца, вот система доказательств, начинаешь удивляться, как же ты раньше не догадался, все же было на поверхности.

Вначале был страх: может быть, я придумал велосипед? Раз это так все понятно, раз все многочисленные факты укладываются в достаточно простую схему (потом я понял, что схема не так уж и проста). Я испытал самый настоящий ужас. Сейчас он, конечно, уже ушел, я еще раз хорошо ознакомился с историей экономической мысли. Но тогда я думал: вдруг все про это знают?! На госслужбе же не можешь глубоко погружаться в науку, далеко не все читаешь, может быть, что- то упустил. Но выяснилось, что нет, не упустил.

Да, были отдельные попытки, иногда весьма яркие, что-то сделать в том же направлении. Я о них по ходу дела буду рассказывать. Но все они так и остались эпизодами в истории экономической жизни.

Второе. Страх не отпускал и по другой причине. Если бы я привел какой-то новый фактор, новый термин, новое слово, но нет! Разделение труда – это вещь, известная любому экономисту, это начало начал. Открываем Адама Смита, с которого начинается любое изучение экономической истории мысли, название первой главы: «О разделении труда». Разбуди ночью любого экономиста и спроси, он ответит: «Я знаю, что такое разделение труда. Россия должна найти свое место в международном разделении труда». Все банально, про это все говорят.

Вставал вопрос, почему и у меня, и у них «разделение труда», но я вижу эту простую конструкцию, а они не видят? У Адама Смита про разделение труда всего три главки, 13 страниц. И там написано в подробностях все, что мне было необходимо, для того чтобы сделать свои выводы. Более того, я эти 13 страниц с тех пор еще 20 раз прочитал и многое дополнительно для себя открыл; у Смита очень богатое содержание. Поэтому непонятно: все говорят про разделение труда, все знают про разделение труда, все начинают говорить об экономике с разделения труда, но почему же в теории такие разные результаты, почему другие не видят того, что вижу я?

Пришлось провести большую работу, чтобы понять, чем различается мое понимание разделения труда от понимания других экономистов, кроме Адама Смита, да и с этим последним пришлось хорошенько поспорить. Как бы то ни было, но после Смита что-то произошло с понятиями и со структурой теории, и разделение труда, о