социальностью, утрата способности отражать социальные потребности, исчерпанность деятельности и обретение предпосылочным знанием самостоятельного существования, вытеснение познавательной деятельности доктринализацией [86, с. 165 – 177].

Итак, эта книга призвана, в том числе дать ответ на вопросы: нужна ли нам история отечественной (советской) лингвистики второй половины XX века? как правильно написать эту историю? Эти вопросы поставлены нами в ряде предшествующих созданию книги отдельных статей [19, с. 4 – 30; 20, с. 3 – 20; 21, с. 4 – 9; 22, с. 183 – 189; 23, с. 34 – 40; 24].

Название книги – это аллюзия, отсылающая читателя к песне времен Гражданской войны:

Аллюзия не случайная. Многие воспоминания лингвистов той эпохи и о той эпохе связаны именно с дискурсом борьбы: «о борьбе идей и направлений в языкознании нашего времени» постоянно будет говорить Р.А. Будагов [41].

Фрагмент своего разговора с А.Ф. Лосевым в ноябре 1973 года В.В. Бибихин запишет:

«(11.11.1973) Какие огромные перемены на моем веку! Сейчас, конечно, тоже борьба, Брежнев какие-то теории устанавливает, но она чисто политическая, и она меня не касается. Но все равно, все может вернуться» [29, с. 32].

А.В. Ерофеев вспоминает:

«А.Ф. Лосев предложил мне озаглавить беседу для „Вопросов литературы“ в 1985 г. – „В борьбе за смысл“… Я видел перед собой, то восторженного почитателя своего современника Вяч. Иванова, то безжалостного, задиристого борца с позитивизмом, молодого автора „Философии имени“, то погорельца военного времени, то создателя титанического труда по истории античной эстетики, то возникали попутно лакуны, недомолвки, несуразицы, ведущие к недоразумениям» [68, с. 200].

Воспоминания Ю.Д. Дешериева называются «Жизнь во мгле и в борьбе» [62], одна из глав воспоминаний Р.М. Фрумкиной – «Поражения и победы» [160], в сборнике к 100-летию В.С. Абаева – речь идет в буквальном смысле о борьбе и подвиге ученого:

«…это позволили ученому совершить научный подвиг, преодолеть большие трудности, встречаемые на его творческом пути… и стать патриархом современной иранистики, этимологии и фольклористики…» [45, с. 8 – 9].

Однако, если верить словам Н.Е. Копосова, «средний класс» советских интеллектуалов от гуманитарных наук (в том числе от лингвистики) неплохо себя чувствовали в том мире борьбы [93, с. 7]. В свидетели этого мы можем призвать и В. Новикова:

«В нашей академической науке послесталинского и догорбачевского времени такая система сложилась: в каждом институте было, естественно, втайне презираемое официальное начальство – и в то же время существовала своя научная аристократия, не занимавшая руководящих должностей, но имевшая авторитет „по большому счету“, работавшая в основном на себя и лишь удостаивавшая институт своих редких посещений. Да что говорить – я сам примерно таким был до посадки в административное кресло. Так вот этим аристократам сам черт не брат, любое поручение они как оскорбление воспринимают. Мне, мол, некогда – нет, ты подумай, ему некогда выполнять свою основную работу, за которую он деньги получает. Слишком маленькие? <…> А они готовы здесь только числиться, место занимать, но ведь и место что-то стоит, за него надо чем-то платить. Почитывая лекции на стороне, в том числе и заграничной, они все же институтскими титулами представляются: без мундира, голышом, не всякого и пригласят» [122, с. 129].

Поэтому нам показалось важным поместить изучаемые источники в соответствующую интеллектуальную и духовную среду, интерпретировать их в зависимости от идеологических предпочтений или личностных симпатий и антипатий их авторов. Нужно было, конечно, сопротивляться искушению, которому слишком часто подвержены историки науки, – делать более доходчивой часто темную, неловкую и мутную мысль прошлого, переводя ее на современный язык, который ее проясняет, но в то же время и деформирует.

Эмпирической базой нашего очерка и антологии стали, прежде всего, научные тексты прошлого – книги, журнальные статьи, решения заседаний ученых советов, официальные письма и переписка ученых, рукописи и черновики, автобиографические очерки и воспоминания.

«Презентизм» и «антикваризм» – вот две основные целевые установки, в рамках которых в виде очерка и антологии совершилось наше историческое исследование. Презентизм – это стремление рассказать о прошлом для современности. Антикваризм – это желание восстановить картины прошлого во всей их внутренней целостности, безо всяких отсылок к современности. Отсюда проистекает обилие цитат, а не пересказов или рефератов.

Одной из первых нами решалась задача хронологической систематизации успехов и неудач борьбы советской лингвистики 1950 – 2000-х годов за свое место в структуре научного знания. Мы постарались «каталогизировать» результаты научных достижений и неудач, воздать должное крупнейшим исследователям, отметив, если возможно, ошибки и заблуждения, то, что не прошло «проверку временем». Особенно привлекательным был поиск «забытого, но ценного».

Другая задача – представление социального механизма эволюции лингвистических научных идей и проблем этой эпохи – от зарождения, через стабилизацию к угасанию. Это попытка реконструировать основные интеллектуальные традиции, темы и проблемы, характерные для советской лингвистики второй половины XX века, и продемонстрировать непрестанную борьбу за обновление конкретных научных идей, происходящее в ходе полемики с альтернативными подходами и идеями.

Наконец, нас интересовал «человеческий фактор» научной деятельности той эпохи. Мы постарались воссоздать контекст социокультурного и мировоззренческого «боевого» творчества советских лингвистов, анализ «боевых» традиций научного сообщества той эпохи, реконструировать «внешнее окружение», которое способствовало или тормозило развитие научных идей, теорий, подходов.

Архитектоника книги такова: вначале идет монографический очерк, где по правилам исторического описания дается ответ на пять кардинальных вопросов:

• как это было?

• каков был социальный статус науки о языке и языковеда?

• каково было господствующее мировоззрение и как оно соотносилось с маргинальными парадигмами?

• каково было отношение общества к языковедческому знанию?

• каков был микросоциальный климат в этой отрасли советской