Борис Совин Профессор Собакарь

«Все имена и события в произведении вымышлены, любые совпадения с реальными людьми, живыми или мертвыми случайны».

Я перелил дешевую водку в пластиковую бутылку из-под газировки и вышел из дома. В метро развернул несколько рваных распечаток и, оставляя последние подчеркивания и зарисовки, отсчитал время до приезда в институт.

Выйдя на своей станции, буквально на минуту зашел в табачный магазин.

— Мне, пожалуйста, Chapman.

Толстый продавец измученной внешности потянулся за коричневой пачкой на витрине.

— Нет, мне, пожалуйста, те, — я указал на желтую упаковку.

Продавец ловко поменял рекламную пачку с надписью «Smoking kills» без ужасающей картинки на пачку «Мертворождение» с соответствующим кадром.

Я заплатил за сигареты и, выходя из магазина, осознал, что у меня нет зажигалки. Я посмотрел на часы; в лицо дунул холодный ветер. Кто-то попросил меня не стоять в дверном проеме, и я, опомнившись, вернулся в магазин.

Продавец протянул мне самую дешевую зажигалку, и я снова вышел на улицу.

В переходе некрасивая девушка играла на скрипке и, сосредоточенно глядя на смычок, ожидала милостыню. Мимо проходили студенты и профессоры, среди которых были и те, которые способны на сострадание.

Начался дождь, и я, не желая запачкать ботинки, купленные к костюму на последние деньги, побежал по узкой тропинке, ведущей к факультету.

Зайдя в здание, я поправил намокшую челку и предъявил охраннику студенческий билет. В фойе стояло несколько десятков студентов, с большей частью из которых я был совсем не знаком. Кто-то из них отряхивал свой зонт, кто-то сдавал вещи в гардероб, кто-то вел дружескую беседу.

Я проскочил в лифт, собиравшийся равнодушно уехать без меня, и вышел на третьем этаже. Аудитория, в которой должно было состояться мероприятие, имела вход с двух сторон. Чтобы не показываться публике, я решил зайти сверху. Многочисленные головы смотрели перед собой и ожидали начала концерта. Кажется, в тот момент это можно было назвать только так. Музыка, музыка, печальная и подлая музыка…

Среди общего гула можно было услышать отдельные беседы. Девушки на верхнем ряду смеялись и обсуждали какого-то далекого краснодарского преступника. Чуть ниже сидели первокурсники, которые, по-видимому, искали ярких впечатлений. При этом, вероятно, не хотели отрываться и от институтской жизни. Строго говоря, от науки. Поэтому они говорили о девушках и перебивались на цивилистику. Еще ниже расположились парни в строгих костюмах. Предметом их беседы были нововведения в процессуальные законы.

За четыре года я слышал так много подобных разговоров, что их звучание стало для меня чем-то вроде рева подземных поездов. Я к этому привык.

С минуты на минуту на сцену должен был выйти подручный конферансье. Это всегда был один и тот же человек. Не в меру компромиссный шлифовщик. Между собой мы называли его просто — «Нарезной».

Я спустился по ступенькам и уселся рядом с табличкой. Ее держал мой знакомый. На табличке красовались десять букв: «СОБАКАРЬ А.П.». Справа от знакомого сидели аспиранты и молодые преподаватели. На первых же линиях, совсем у подмостков, — старые, заслуженные учителя.

Все было готово. Мы подождали еще несколько минут и затихли. Из проема появился зачинатель. Улыбаясь залу, уверенной походкой, он подошел к трибуне.

— Добрый день, дамы и господа! Хочу начать сегодняшнее мероприятие с нескольких отвлеченных слов. Не многие знают, но Алексей Петрович был моим лучшим другом! Четыре года назад, когда я поступил на этот факультет, я не мог и подумать о том, что встречу человека, который по-настоящему укажет мне путь. Человека, который возьмет меня за руку и проведет в мир науки и добра. Да, такой человек нашелся. Алексей Петрович стал для меня старшим товарищем. И, может, возраст оставляет пропасть между поколениями, но, знаете, этот человек мог построить мост к любому из нас… Как вы знаете, год назад его не стало, — казалось конферансье сейчас заплачет. — Для меня это стало большой потерей, — я вспомнил, как год назад Нарезной уехал на Камчатку и стал выкладывать в сеть счастливые кадры своего прекрасного отдыха. — Да, для меня это стало больше, чем потерей. С каждым днем я все больше понимаю, как его не хватает, — на удивление, я ощутил ропот тех, кто сидел вокруг меня. И конферансье тут же изменил тон. — Но довольно, господа! Сегодня мы собрались, чтобы почтить память великого ученого! Алексей Петрович является автором большого количества научных работ, среди которых есть и такие, которые, как вы знаете, удостоены признания со стороны международной общественности! Конечно, все мы с ними знакомы. Это и «Отечественное право в сравнительно-правовой динамике», и четырехтомное «Право на Руси», и «Действие российского законодательства за рубежом», и многое-многое другое. Сегодня в зале присутствуют люди, которые готовы рассказать нам о самых почтенных работах Алексея Петровича. Друзья! Мы открываем сегодняшнее мероприятие, но перед началом я хотел бы привести цитату одного великого человека. Этот человек — Чарльз Лэм. Он сказал: «Наверное, юристы тоже когда-то были детьми».

Я не знаю, для чего была сказана эта фраза, но по залу прокатилась волна аплодисментов.

Конферансье ушел, и на сцену вышел первый докладчик.

— Коллеги! Сегодня я хотел бы представить вам великую работу Алексея Петровича…

Это продолжалось больше двух часов. Докладчики поочередно сменяли друг друга и уходили со сцены с чувством выполненного долга. По крайней мере, со стороны нельзя было сказать, что кто-то из выступающих удручен своим лицемерием.

Поначалу я слушал весьма внимательно, но затем искреннее непонимание происходящего взяло надо мной верх. Удивительнее всего было то, что несколько месяцев назад я по неизвестной самому же себе причине согласился участвовать в такого рода мероприятии. И привычнее всего была моя совершенная неготовность к нему. К слову, я и теперь не делал никаких усилий, чтобы придумать, о чем буду говорить в микрофон.

Короче, спустя время, настала моя очередь. Сутулая девочка ушла со сцены, и конферансье озвучил мое имя. Я оглянулся по сторонам. В такие моменты кажется, что тысячегранный (и все-таки безыскусный) взгляд толпы направлен только на тебя. Будто бы и все мероприятие затевается только, чтобы обличить тебя и твое жеманство. А жеманство, к сожалению, стало основным способом сокрытия сердечности.

Я вышел к трибуне. Откашлялся и потихоньку начал:

— Приветствую всех, кто сидит сегодня в этом зале… Впрочем, стоит поприветствовать и тех, кого сегодня с нами