венгерские сапоги, сохранившие следы былого великолепия. Верхнюю часть тела прикрывала грязная синяя блуза, а на голове красовалась остроконечная шапка, так лихо заломленная на затылок, что обнажала весь лоб и прядь растрепанных волос. Лицо возницы прорезали многочисленные морщины и складки, хотя вряд ли ему было и тридцать лет. Фургон приблизился к тому месту, где лежал на мху юный путник. Но ни скрип колес, ни звяканье медных колец на лошадиной сбруе не нарушили его покоя. Увидев спящего, человек в синей блузе задержал лошадей и, сунув голову под полотнище, сказал, обращаясь внутрь, пару слов. Оттуда сейчас же показалась треугольная шляпа и под ней желтое лицо с большим кривым носом. Затем высунулась вся статная фигура сидевшего внутри господина средних лет. Прыгнув на землю, он взглянул на место, указываемое погонщиком, как кошка подкрался ближе и внимательно осмотрел спящего юношу.

— Узнаешь его? — спросил господин.

Последовал утвердительный кивок.

— Щелкни-ка разочек бичом!

Возница исполнил приказание, и спящий проснулся.

Первым движением его было схватиться за рукоять шпаги, но, увидев фургон и двух человек, он опустил руку и ответил на их приветствие.

— Не бойтесь, — сказал господин в треуголке, — то, что мы вас разбудили, не так уж плохо. Вам бы лучше продолжать свой путь, чем валяться у дороги! Кругом шляется еще много сброда, продолжающего войну по собственному почину. Если хотите, присоединяйтесь к нам, а коли устали, залезайте внутрь! Места в фургоне хватит для нас обоих. К тому ж, как вы видите сами, мы не разбойники.

Собеседник засмеялся:

— Что касается разбойников и воров, то мне даже среди них одинаково безопасно. Кому нечего терять, тому нечего и бояться! А что в обществе путешествовать приятней, — это, конечно, правда, и если вы предлагаете всерьез, то я буду рад проехать с вами часть пути, потому что устал, как собака.

Оба влезли в фургон. Ворчливый возница щелкнул бичом, и лошади тронулись. Внутри под белым пологом было довольно уютно. Пара узлов и ящиков занимали не много места, а на соломе заботливой рукой была расстелена мягкая попона. Из глубины важно выступил белоснежный шпиц с умными черными глазами и стал обнюхивать платье чужака. Схватив пса за шиворот, хозяин поднял его на крышу фургона, где он и остался стоять, растопырив лапы и оглядывая окрестность. Затем человек в треуголке вытащил из угла бутылку и протянул ее гостю: «Этакой лозы в здешних местах не сыщешь! Ни у кого нет!» Юноша, отхлебнув вина, кивнул утвердительно головой.

— Так-с… — продолжал хозяин, — теперь устраивайтесь-ка поудобней и давайте поболтаем! Смотришь, и время скорее пройдет! Во-первых, скажите, кто вы и куда направляетесь?

Молодому путнику были, по-видимому, неприятны такие расспросы, но, будучи обязан ответом, он нерешительно сказал:

— По моему платью видно, что я студент. К тому же — вы поверите мне, если я прибавлю это — странствующий. А коли хотите еще больше знать, то сообщу вам, что имею честь быть бакалавром медицины и теперь еду из Цехпггадтского университета к себе на родину.

— Эге! — воскликнул его собеседник. — Вот это счастливая встреча! Знайте же, господин бакалавр, что и я ученый медик. Меня зовут доктор Рапонтико, и родом я из Падуи. Парень с кнутом — мой помощник Бальтазар Клипперлинг из Вены. Затем мои лошадки — Пирам и Фисба, а там наверху сидит мой шпиц Залеп. Ну вот, теперь вы знаете всех моих домочадцев! Сам же я в Падуе и Болонье основательно изучил медицину. Кроме того, тщательно штудируя старинные рукописи и беспрерывно занимаясь медитацией и опытами, я постиг многие тайны, о которых здесь и не подозревают. Теперь я объезжаю Германию для распространения моего секретного лекарства — арканума. Не один владетельный князь принимал меня при дворе с пышными почестями. Многие заклинали меня стать их лейб-медиком, но я всегда уклонялся от их предложений, так как, осев, не мог бы ездить по всей стране, оказывая помощь. Нет, это не годится, ибо все человечество должно пользоваться медикаментами доктора Рапонтико.

Студент косо посматривал на говорившего. Он знал отлично, что представляет собой подобный разъезжающий врач и, будучи бакалавром медицины, чувствовал себя далеко стоящим от шайки шарлатанов — составителей мазей и мелочных торговцев зельями. Но ему не хотелось горделивой речью обижать человека, оказавшего гостеприимство, и студент, позволив титуловать себя коллегой, не без удовольствия стал прислушиваться к хвастовству доктора.

— Да, — продолжал тот, — меня почитали всюду, и где бы я ни был, — везде и молодые и старые ценили мои целительные напитки и лекарственные кашки. Но есть у меня, конечно, также враги и противники. К ним принадлежат мои оседлые коллеги, устраивающие на моем пути всяческие препятствия. Ничего нет удивительного, что эти бедные шельмы зеленеют и желтеют от зависти, потому что перед моими эликсирами, пилюлями от живота и мазью от зоба никакие их средства устоять не могут! В Цехштадте, — где и я жил последнее время, — господа профессора постановили запретить с помощью властей применение моего искусства, но от этого моя тайная практика не уменьшилась, лекарства распространялись вовсю. Даже супруга доктора Гензиуса, моего наиболее яростного противника, была у меня в гостинице и спрашивала совета насчет своего зоба. Разве это не триумф моего искусства? Там же, в Цехштадте, узнал я одну странную историю. Вы, однако, сами тоже ведь идете из университета и, вероятно, слыхали о дьявольских заклинаниях, всполошивших всех тамошних кумушек?

С большим вниманием рассматривая свои ногти, бакалавр ответил, что он уже давно вышел из города, в пути останавливался у родственников и друзей, говорил не раз с пасторами, но ничего подобного не слыхал.

— Тогда я расскажу вам об этом, — уютно заложив ногу за ногу, сказал Рапонтико. — Была, видите ли, троица студентов, которые, как это у них обыкновенно водится, были охотники до всяких глупых и забавных проделок. Однажды пришло им в голову вызвать сатану… Не знаю, как они это устроили, но в общем, — сохрани, Господи! — он явился. Самому бестолковому из них сатана свернул шею; другие были найдены полумертвыми на месте, где произносили заклятия. Один из них через несколько часов умер, откровенно дав перед смертью ценные показания относительно всего происшествия. Другой несколько дней тяжко болел; только поправился, как вдруг был схвачен за чуб членами консистории и представлен к следствию. Так как студент ни в чем не хотел признаваться, суд