ты была просто собачкой слепого.
— Это вовсе не так, и ты это знаешь. И, во всяком случае, это называется не собачка слепого, а собака-поводырь.
— Знаю, знаю, — сказал он. — Сядь сюда и не сердись.
Она подошла и села рядом с ним на кровать; им было слышно, как еще сильнее стучит по стеклу дождь, и он старался не касаться ее головы и ее милого лица, ощупывая их так, как это делают слепые, и не мог сделать это иначе. Он крепко обнял ее и поцеловал в голову. Попробую уговорить завтра, подумал он. Надо как-нибудь поумнее. Она так дорога мне, и я так люблю ее и причинил ей так много зла, и мне надо научиться заботиться о ней как можно лучше. Если я буду думать о ней и только о ней, все будет хорошо.
— Я больше не буду говорить «понимаешь», — сказал он. — С этого и начнем.
Она покачала головой, и он почувствовал, что она дрожит.
— Да говори что хочешь, — сказала она и поцеловала его.
— Пожалуйста, не плачь, родная, — сказал он.
— Не хочу, чтобы ты спал с какой-то дрянной подушкой!
— Зачем? И не с какой-то, и не с дрянной. — «Прекрати, — сказал он себе. — Прекрати это сейчас же».
— Послушай, carina, — сказал он. — Пойдем-ка вниз и пообедаем на нашем старом место у огня, и я расскажу тебе, какой ты славный зверек и какие мы с тобой счастливые зверушки…
— А так оно и есть.
— Вот мы все с тобой и обсудим.
— Я только не хочу, чтобы ты меня отсылал.
— А никто и не собирается тебя никуда отсылать.
Но, спускаясь вниз по лестнице, осторожно нащупывая каждую ступеньку и крепко держась за перила, он думал: надо отправить ее, и отправить как можно скорее, вот только как это сделать, не обижая ее. Потому что не очень-то мне удается. Постараюсь. Это я могу обещать. А что еще? Что ты еще можешь? Ничего, подумал он. Ровно ничего. Но, как знать, — со временем, может быть, и сумею с собой справиться.
1957
1957