В горе и в радости
***
На севере взрослеют рано, но до старости умеют веселиться, как дети.
Эсхейд исполнилось пятнадцать. Уже три года она ходит с матерью в дружине с дозором к Белым горам. И не просто отсиживается там в крепости, а наравне со всеми сражается с кровожадными тварями, которые прут из расколов, из ледяных пустошей. Для большинства их них жаркие солнечные лучи и яркий свет губительны, тех же, кто может жить не только во мраке и в холоде, ждёт добрая сталь.
И морт; но киморты присоединяются к дозору только зимой, в морозы, когда сила на стороне тварей.
Эсхейд пока не приходилось сражаться с кимортами бок о бок, но она уже прославилась и как воительница, и как достойная наследница своей матери, будущая наместница севера. Она выше своих одногодок и шире в плечах; тяжёлый меч ей вполне по руке. В последнем дозоре Эсхейд в одиночку вышла против здоровенной псины размером с гурна, исторгающей яд из пасти, и победила! Именно поэтому она спокойно качает головой, когда подружка, рыжая шкода Яська, шепчет, покрываясь румянцем до ушей:
– Айда за голыми мужиками смотреть!
– Надо больно, – отвечает Эсхейд, не поднимая глаз от учёной книги, а про себя думает, что, конечно, надо. Она даже знает, что за мужики: это дружинники, которые приехали из Беры, сопровождая торговые обозы. Нынче непривычно жарко, вот и решили они, небось, искупаться в ближней реке…
Но несолидно для дочери наместницы подглядывать из кустов.
– Как знаешь, – разочарованно тянет Яська. И встряхивает куцыми косичками: – А я пойду! Мужа тебе приглядеть?
– Себе пригляди.
Яська смеётся и кидается в неё ригмой. Спелой – видно, с обоза утянула. Или выпросила. Яська – она такая, мёртвого уговорит, оно и видно, что кьярчи в роду.
Эсхейд остаётся в покоях одна. От окна, на котором только что сидела подружка, веет летом – и лесом, и лугом, и рекой… Учёная книга никак не лезет в голову, буквы прыгают.
– Пойти, что ли, размяться, – тоскливо вздыхает Эсхейд. А потом хлопает сама себя по бедру: – А и пойду!
Подхватывает с крючьев меч в ножнах – и выбегает на улицу, только рубаха, выбившаяся из штанов, хлопает на ветру и тяжёлые косы по спине хлещут. Бежит через сад, по улице, мимо колодца, к воротам, а оттуда – по едва заметной тропе, которая ведёт вглубь леса, подальше от соблазнов: полян, где зреет красная ягода, Яськи с её дурными идеями, реки и голых мужиков.
В глубине леса, впрочем, тоже есть озерцо; и, думает Эсхейд, после упражнений вполне можно там окунуться.
Чем дальше от города, тем тише. Вскоре ветер перестаёт пахнуть дымом, хлебом и гурнами; свет делается зеленоватым, как на дне реки, а с мощных, кряжистых деревьев в три обхвата свисают бороды мха. В трухлявых пнях обитают жуки; в подлеске изредка что-то шуршит и скребётся, но твари из-за гор досюда не добираются, а больше никого Эсхейд не боится… Как-то давно из чащи вышла здоровенная красная лисица о двух хвостах, а с ней три крохотных лисёнка. Маленькая Эсхейд нисколько не испугалась и угостила её рыбой, за что удостоилась чести быть обфырканной. Лиса даже разрешила погладить себя между ушей, но называться, как в сказке, сестрицей и дружить не стала – чихнула и юркнула обратно в заросли. Один из мелких лисят помедлил и обернулся напоследок; Эсхейд загадала, что они обязательно встретятся вновь и тогда уж непременно подружатся, но пока это не сбылось.
…Идти до озера долго. По дороге она бесчисленное множество раз сражается с пнями и поваленными деревьями, и теперь рубаха у неё липнет к телу, косы растрёпаны, а меч кажется очень тяжёлым.
«Окунуться бы, – думает она, пробираясь через колючие заросли; синяя ягода не поспела ещё, за ней надо вернуться дней через десять. – Может, Яську по ягоды зазвать?»
Здесь под ногами толстый-толстый слой хвои, как пышный ковёр. Эсхейд ступает бесшумно, не потому что надо, а по привычке… а когда выбирается на поляну у озерца, то замирает.
На широком тёмном камне в мелкую искру, гладком, нагретом солнцем, сидит незнакомый белобрысый мужик.
Совершенно голый.
«Ох ты ж…» – думает Эсхейд.
Таких она, пожалуй, ещё не видела.
Он высокий – повыше многих дружинников, но плечи у него уже, а кожа нежная, светлая – ни шрамов, ни отметин. На тонком запястье – низка зелёных бусин, вот и всей одежды. Волосы гладкие, лёгкие, снежно-белые: они едва достигают лопаток и будто бы срезаны по косой.
Мужчина жмурится на солнце; он улыбается и ведёт себе пальцами по груди, точно ласкает, и Эсхейд тихо охает, отступая на полшага.
Незнакомец вздрагивает и оборачивается – глаза у него огромные, светло-зелёные, как молодая листва на просвет.
– Ты… ты лесной дух, да? – спрашивает Эсхейд. Чуть опускает взгляд ниже и прижимает пальцы к губам: – Ой!
Дух делает неловкое движение, точно пытается прикрыть промежность, теряет равновесие – и скатывается с камня. Озеро принимает его в себя со звучным плеском, а когда он выныривает, то с ушей у него свисают розоватые водяные цветы.
Его это, однако, не портит.
Глядит он настороженно и молчит, выжидает.
«Видимо, всё-таки человек».
– Я Эсхейд Белая, дочь Рисвид, – представляется она с достоинством, умалчивая, впрочем, о том, что Белой её прозвали после того, как в прошлом году она перевернула на себя куль с мукой. – А ты кто и что делаешь на моих землях?
Земли, сказать по правде, принадлежат пока её матери, но до мелочей ли сейчас…
– Я Телор-Кудесник, – отвечает незнакомец. – Киморт. Сопровождаю торговый обоз вместе с дружиной. А тут, э-э, отдыхаю.
Эсхейд лихорадочно думает, что бы такое сказать, чтоб он уж точно её на всю жизнь запомнил, и важно кивает, чтобы потянуть время.
– По делу значит, – говорит она. – Жаль. Приезжай другой раз без дела, я тебе округу покажу.
Телор отступает в сторону, так, что камень теперь надёжно прикрывает самое интересное, и спрашивает вдруг:
– Сколько тебе лет исполнилось?
– Пятнадцать, – гордо отвечает Эсхейд. И добавляет хвастливо: – Через пять лет я буду лучшим мечом севера!
– Вот тогда и приеду, – обещает киморт Телор. – А пока… Может, встанешь с моих штанов? Мне б одеться.
Эсхейд переводит взгляд вниз и понимает, что и впрямь стоит на штанах и рубахе, прежде, вероятно, белых, но теперь не понять – ещё бы, после того как на них потоптались и мечом истыкали.
– Ой, – растерянно выдыхает она и заливается краской, кажется, вся целиком.
Телор выгибает брови.
«Вот я дурища-то».
Эсхейд в смятении разворачивается и бежит, бежит опрометью через лес, как