громко скрипнула, и впустила в мастерскую отчаянный лай дворняги, числившейся сторожем курятника, вместе с изрядной порцией солнечных лучей. Билл недружелюбно посмотрел на дверь поверх очков, но, в сущности, какие счёты могут быть между своими. Переступив одной ногой через порог, он снова вздохнул. Сомненье тронуло его за плечо, но осталось без внимания. Здесь, в пыльной мастерской, оно будет ждать и расти, пока не наберётся сил преградить его путь. А пока Билл снял очки, как делал всегда, если не хотел замечать что-либо, и поспешил домой, пока кофе ещё не остыл.

***

— Смотри, опять нос задрал. Чует моё сердце — что-то задумал старина Билли. Ох, проверить бы надо, — Лукас старший одним глазом следил за яичницей, аппетитно шипящей на сковородке, а другим — через окно — за бодрой походкой мистера Кэрригана по Дубовойулице, не предвещавшей ничего хорошего.

Хэфмайер не повернулся в сторону окна, его небритое лицо было всецело озабочено завтраком.

— Послушай, когда я тебя вижу, мне становится не по себе, я чувствую ответственность за каждого жителя нашего городка, а ты просто вопиющий укор моей совести! Наведался бы ты к сестре, если у Джуди не найдется время сегодня, я сам возьмусь за ножницы и мыло. Все же не хорошо тебе холостяком прозябать.

Хэфмаейр только засопел громче, но виду не подал.

Среди заботливо прибранной, со вкусом и не без достатка обставленной столовой на первом из трех этажей дома с зеленой крышей (его так и называли «дом с зеленой крышей», самый большой и красивый в Хэйлстоуне) фигура Хэфмайера выглядела как чернильное пятно на картине. Глядя на гостя нельзя было определить ни его возраст, ни цвет его волос или глаз. Солнце, ветер, бренди и отсутствие регулярного соответствующего ухода сделали свое дело.

— Ты, главное, отдохни, выспись, тем более праздник на носу, с раннего утра завтра такая суета начнется — обо всем позабудешь. День урожая все-таки! А потом снова принимайся за работу — лучшего пастуха, чем ты во всем Хэйлстоуне не сыскать. Странное дело — и почему от тебя стадо не разбредается?

Лукас чуть не уронил сковородку себе на ногу — так неожиданно подскочил мистер Хэфмайер.

— Нет, Большой Люк, я ни ногой больше в леса — лучше в кабаке полы драить. Я такого последний раз насмотрелся!

— А ты пей больше, ещё не то увидишь! Надоел ты со своими баснями про плотину и лесных духов, чтоб я этого больше не слышал!

Лукас навис над сутулым Хэфмайером как скала, а яичница начала подгорать.

— Зря ты так, старина, я, конечно, выпиваю иногда — с кем не бывает, — Хэфмайер спрятал глаза и совсем уже позабыл про еду, — а только место это проклятое — любого спроси, что хочешь со мной делай — не пойду я больше туда.

— Да, любого пьянчугу спроси — все вы одно поете. И что за лихо носило тебя к плотине?

Подобревший Лукас начал нарезать ломтики ещё тёплого хлеба, мысль о том, какими сочными и сладкими будут первые плоды этого года, делала его слишком мягким. Он так увлекся, что не заметил, как за мистером Хэфмайером затворилась входная дверь.

— Не к добру всё это, — он отложил нож и отодвинул тарелку с яичницей.

— Джуниор, где тебя носит? Бегом вниз, и лучше не зли меня!

Послышались тяжёлые торопливые шаги по лестнице, и утро вроде бы начало возвращаться в обычную колею.

— Загляни-ка сегодня после полудня в мастерскую мистера Кэрригана — губы Лукаса расплылись в улыбке, но молодой человек, беспокойно переминавшийся сзади, ее не заметил. Он несколько нервничал. Поручения его отца, отданные между делом как наименее важные, всегда вызывали целую цепь неприятностей различного масштаба.

— Зайдешь, присмотришься, не изобрел ли наш старый приятель чего-нибудь, затем избавишь его от ненужных хлопот: извинений и всего прочего — Большой Люк неожиданно повернулся, голос его стал подобен грому — Ты ведь помнишь, чем два года назад закончился городской праздник?

Об этом помнили все, частенько потешались, сидя на крыльце после рабочего дня. Все, кроме мистера Трента, который едва не остался без глаза.

Большой Люк старался аргументировать свои поручения, ведь иначе чей-нибудь пытливый ум захотел бы самостоятельно их обосновать, а так, придав своему заданию соответствующую эмоциональную окраску можно было не беспокоиться — едва ли кто-то рискнет задуматься.

Молодого человека звали Лукас младший или Джуниор. Большой Люк захотел третьему из своих сыновей дать собственное имя, возлагая, вероятно, особенные надежды на этого малыша. За последние 17 лет отцу семейства не раз пришлось пожалеть о своем решении: так внешне похож был Джуниор на него, что любые проделки молодого человека всегда напрямую связывались с ним. Казалось бы, ничего страшного, вот только проделки, истории — неприятности сыпались словно из рога изобилия, да и неизвестно над кем в городе посмеивались больше: над Большим Люком или Джуниором, а это для почтенного отца семейства и мэра Хэйлстоуна было недопустимо.

Люк младший вышел из дома раздосадованный и непричесанный — ведь минуты не хватило, чтобы улизнуть через заднюю дверь. Он лихорадочно пытался перебрать в уме все возможные неприятности, вызванные новым поручением отца. Исходов у этого мероприятия было множество, но самой невыносимой была возможность нарваться на Джеймса — сына мистера Кэрригана. Возможность небольшая, но, как известно, случайности имеют свойство повторяться. Вспомнив свою последнюю встречу с Джеймсом именно при таких обстоятельствах, Джуниор поморщился: ему захотелось стать чем-то вроде пылинки и улететь незамеченным куда-нибудь подальше и, быть может, даже до ужина, жаль, что это было абсолютно немыслимо в силу его телосложения: редкий ветер смог бы приподнять эту пылинку.

***

Если смотреть на небо, стоя на земле, оно кажется очень далеким и необъятным, но если залезть повыше, небо немного приблизится, расширится горизонт, и на короткое время самые несбыточные мечты становятся реальнее.

Джеймс сидел на узкой мощеной камнями разного цвета дорожке, пролегающей по всему гребню плотины, и наблюдал, как кучевые облака проплывают в сторону реки, к солнцу. Невысокий каменный забор закрывал от него воду, но он слышал, как мелкие волны ударяются о плотину, как кричат птицы, и как пересмеиваются рыбаки, вытаскивая лодки после утреннего промысла на берег. Только уроженцы долины могли ловить здесь рыбу, не страшась за свою жизнь. Чужаков с виду тихие волны забирали на дно, не делая исключений. Странность эта с веками превратилась в неписанный закон. В Хэйлстоуне и его окрестностях еще было много странностей.

Далеко за линией горизонта заканчивались