И про который Ронин просил в последней записке, чтобы мы не препятствовали его самостоятельному выходу с территории Советского Союза.

— Да мы, Иосиф Виссарионович, и так до лета не сможем подавить вооружённый бунт такой армии зэков, — развёл руками Берия. — Нам их на Крайнем Севере нечем достать.

— Лаврентий, а что о нашей промашке уже известно за рубежом? — решил обыграть ситуацию по–другому Сталин.

— В газетах пока ничего не пишут, а информацией из правительственных глубин мы, после чистки наших штатов внешней разведки Ежовым, располагаем чрезвычайно скудной, — опять укорил предшественника Берия. — Однако я думаю, что зарубежные коллеги заподозрят органы НКВД в инсценировке массового побега, организованного для легализации передачи заключённых в руки Парагвая.

— Вот пусть так и дальше думают, — хитро усмехнулся в усы Сталин. — И прекратите всякую суету в Сибири, не наказывайте руководителей, виновных в организации перевода заключённых в более северные регионы. Считаем, что всё прошло по плану операции… Как там парагвайцы её назвали?

— «Ледниковый период», так расшифровали её название наши спецы из перехваченной радиограммы, — раскрыв красную папку, сверился с записью в докладе Берия.

— А военно–морской флот для блокады северных морей мы, всё же, к навигации подтянем, — пустив облачко дыма, решил подстраховаться вождь.

Однако поторговаться с Рониным ему больше не довелось. Парагвайцы всю зиму и весну водили караваны дирижаблей, перетаскивая личный состав из северных посёлков в Китай, пока не вывезли всех людей. Государственную границу Советского Союза пересекали в тёмное время суток, стараясь подняться повыше.

Особо никто парагвайцам и не мешал, но, все же, в самом начале воздушного транзита, Алексею пришлось лично обломать крылья парочке ретивых истребителей. Лётчики спаслись на парашютах, а причины разрушения самолётов так и остались загадкой. После потерь в воздухе, из Москвы пришёл категорический приказ больше не приближаться к вооружённым секретными пушками дирижаблям. После этого Алексей уже перестал сопровождать караваны воздушных перевозчиков и наведывался лишь изредка.

Однако заключительный перелёт решил проводить за границу Союза лично. Последним бортом улетал с севера и его старый товарищ, Фёдор Карпин.

— Грустно бежать с родины, словно тать в ночи, — глядя в иллюминатор на таёжные просторы, в свете закатного солнца, казавшиеся с высоты облаков бескрайним ворсистым ковром, тяжело вздохнул Фёдор.

— Отступление — это особая форма ведения манёвренного боя, — положил ладонь на плечо друга Алексей. — Мы переформируем войска и ударим по врагу в решающий час.

На далёком восточном горизонте уже сгустились грозовые тучи, и небо озаряли яркие вспышки зигзагов молний. На медленно погружающемся во тьму западном крае мира багровые облака непроглядной стеной заслоняли угасающие лучи света. Караван дирижаблей чудом проскользнул по чистой полоске неба между смыкающимися тёмными тучами, но следовало торопиться, ибо грозовые фронты стремительно надвигались.