ждет, что я что-то скажу, но я молчу.

— Не считаешь ли ты справедливым, что ты получишь возможность рассказать об этом со своей стороны?

Почему они поднимают такую шумиху? Никто же не сгорел до смерти. Я очень медленно сползаю со стула и падаю на пол, как будто я мертв. Затем я ползу, как снайпер, к дальней стене. Кассандра там. Я прижимаюсь ухом к стене и слушаю.

— Каллум! — Это мама. Я игнорирую ее. — Ладно, можешь забыть про Макдональдс.

Мне все равно. У меня есть свои деньги. На днях я вытащил десятку из кошелька. Я куплю себе что-нибудь сам.

— Вот что я вам скажу, — слышу я, как мужчина обращается к маме. — Почему бы вам не подождать немного снаружи. Я поговорю с Каллумом наедине и потом позову вас, когда мы закончим.

Мама стоит. Ее голос дрожит.

— Каллум, — говорит она, нависая надо мной. — Сядь и веди себя хорошо, ради всего святого.

Затем она задерживается на месте, словно раздумывая над чем-то и выходит из комнаты, закрывая за собой дверь.

К моему удивлению, мужчина подходит и садится на пол рядом со мной. Он вторгается в мое пространство, поэтому я отодвигаюсь и сажусь, подтянув колени к подбородку и подтянув голову. Через минуту я смогу уйти. Встать и убежать. Мама меня не поймает. Я слишком быстрый.

— Сладкая? — говорит он, протягивая руку и встряхивая пакет. Я чувствую отсюда запах "Звездного десерта". Я очень хочу оранжевую. Красные мне не очень нравятся. Я пытаюсь сопротивляться, но слышу, как он снимает обертку с конфеты. Она оранжевая. Это понятно по запаху. Сволочь. Он, наверное, догадался. Он пододвигает пакет по полу ко мне. — Итак, ты собираешься изложить мне свою версию событий?

Я остаюсь на месте, вдыхая запах апельсиновой конфеты.

— Сколько тебе лет, Каллум?

— Десять, — говорю я, прежде чем успеваю остановить себя. Он уже знает, сколько мне лет. Глупый, глупый я. Шлепаю себя по лбу.

— Послушай, приятель, я хочу тебе помочь, но ты должен понимать, что достиг возраста уголовной ответственности в этом штате. Ты знаешь, что это значит?

Я киваю. Я все это уже слышал. Он что, думает, что я тупой или что—то в этом роде? Я делаю фальшивый зевок и потягиваюсь, как мой кот Ронин.

— Скучно, — говорю я.

— Так вот почему ты устроил пожар? Потому что тебе было скучно?

— Не знаю.

— Что тебе нравится в пожарах, Каллум? Ты ведь не в первый раз разжигаешь его, не так ли?

Я украдкой смотрю на него. У него прыщ на подбородке, так что он не может быть очень старым.

— Цвет.

— И?

— Вот блин! Нам обязательно об этом говорить?

Я встаю на ноги и прислоняюсь к двери, спиной к нему.

— Вообще-то, да. Либо ты говоришь со мной, либо с полицией. Выбирай сам.

— Уже есть решение?

— Да, и было решено, что ты должен получить консультацию психолога, иначе они могут возбудить уголовное дело. Ты понимаешь, что это значит, Каллум?

Я потираю лицо плоской стороной ладони. Мне нужно выбраться отсюда. Я скажу ему то, что он хочет услышать, а потом смогу уйти. Он уже сидит за своим столом. Я возвращаюсь к стулу и сажусь на край, чтобы мои ноги касались пола.

— Они все меня ненавидят. Мой учитель, одноклассники, все. Они всегда ко мне придираются, дразнят, обижают.

— А твои друзья?

— У меня их нет

— Как ты думаешь, почему?

— Не знаю.

— У тебя должны быть догадки.

— Потому что я непослушный.

— Считаешь ли ты себя непослушным? Или другие ошибаются?

Я на минуту задумываюсь над этим.

— И то, и другое.

— А пожар, как бы он решил твои проблемы?

Я сжимаю кулаки.

— Потому что, блядь, школы бы не было, и учителей, и детей.

* * *

Я в комнате ожидания. Настала очередь маминого допроса. Через дверь слышно, как она плачет. Мартин, человек, который приходит в школу, чтобы поговорить со мной о моем поведении, спросил, расстраиваюсь ли я, когда мама плачет. Я ответил, что иногда да, но не всегда. Не очень часто. Если честно, то мне это нравится. Я чувствую себя сильным. Я хватаю мистера Тиббита и выжимаю из него все, что можно. Он терпит, не жалуясь.

Дверь в другой кабинет открывается, и оттуда выходит Кассандра. Увидев меня одного, она замирает, но через пару секунд отходит к окну и делает вид, что читает журнал. На журнальном столике их целая стопка. Женские журналы с названиями "Перерыв" и "Женский День". Моя бабушка читала их, пока не умерла. Мне нравилась моя бабушка. Она была моей любимицей. Иногда за маминой спиной она давала мне пятерку. Ее зубы всегда были завернуты в салфетку и никогда не попадали в рот, пока она по ошибке не выбросила салфетку. Мусорщик пришел раньше, чем она осознала ошибку, и она не могла позволить себе новый комплект. После этого я прозвала ее Мишкой Гамми, и она гоготала, как ведьма. Хотя она ею не была. Ведьмой, я имею в виду. Не хочу думать о своей бабушке, потому что мне от этого грустно.

— Панда Кассандра, — говорю я, ухмыляясь.

Она оборачивается и смотрит на меня как на дебила.

— Почему ты здесь?

Она высунула язык.

— Не лезь не в свое дело.

— Я Каллум. Я поджег свою школу. Ха!

Она задыхается и закрывает рот рукой. Но за рукой она ухмыляется. Глаза у нее улыбаются, как у лукавого. Она такая же, как и я, я в этом уверен. Психопатка.

— Ну, а что ты сделала? — спрашиваю я.

Она откладывает журнал и подходит ближе.

— Зарезал девочку с компасом. — Она говорит это шепотом, потому что не хочет, чтобы взрослые слышали наш разговор. — Клинок прошел насквозь.

Она поднимает руку и показывает на кожу между указательным пальцем и большим пальцем.

— Ух ты! Классно! А где ты живешь? Ты не ходишь в мою школу. Я бы знал, если бы ты ходила.

Она качает головой.

— Нет. Я живу в самом центре города. Парк "Первичка", только я теперь исключена из школы.

— Круто. Я тоже. — Это ложь. У меня последнее предупреждение. — Знаешь Инки? Инки — это заброшенное поле за нашей улицей. Попасть туда можно с черного хода через дыру в заборе. Взрослые туда не ходят, только дети и чудаки. Оно называется "Инки", потому что там дети делают друг другу татуировки иголкой и перманентным маркером. У меня есть одна на лодыжке, только я сделал ее себе сам. Это должен быть Томми из GTA, но я хреново рисую. Я думаю показать ее Кассандре, но боюсь, что она засмеется.

— Конечно, — говорит она. — Все знают "Инки".

— Хочешь встретиться со мной там?

— Когда?

— В субботу? Около шести?

Она думает об этом целую минуту.

— Хорошо.

Дверь кабинета открывается, и в приемную входит мать Кассандры, с заплаканным лицом. Она разворачивает платок и прикрывается, чтобы успокоиться.

— Увидимся на следующей неделе, — говорит сисястая женщина, и мы с Кассандрой ухмыляемся друг другу.

* * *

Я