Предстоит разобраться, проявляют ли французы склонность к вездесущим американским моделям поведения или же стремятся сохранить свою культурную идентичность. Софи Боди-Жандро обнаруживает повсеместное присутствие американского «мифа» и по-новому интерпретирует американские модели, с национальных и даже националистических позиций. Кристина Орфали рассказывает о «шведской модели», которая привлекала французов в 1960-е годы, и подчеркивает ее прозрачность: в экзотическом северном мире тайн почти нет, но все же частная жизнь существует в каких-то границах.

Вот такова эта книга, результат весьма субъективного выбора. Мы предпочли предвосхитить возможную критику, так как университетский мир, хоть и наследует ученым-клирикам прежних веков, не знает ни милосердия, ни снисхождения. Заканчивая введение, напомним мысль Жоржа Дюби, высказанную в «Предупреждении» ко второму тому этой серии: «Читателю не стоит рассчитывать на то, что он найдет здесь завершенное полотно. То, что ему предстоит прочитать, всего лишь незаконченный набросок, усеянный множеством вопросительных знаков».

ГЛАВА 1

ГРАНИЦЫ И ПРОСТРАНСТВА ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ

Антуан Про

Частная жизнь—это не естественная данность, существующая с начала мира; это историческая реальность, по-разному строящаяся определенными обществами. Нет какой-то частной жизни, существующей в раз и навсегда сложившихся рамках, есть лишь набор определенных человеческих действий в постоянно меняющихся границах между частным и публичным. Понятие «частная жизнь» имеет смысл лишь при сопоставлении с жизнью публичной, и ее история — в первую очередь история ее определения. Как во французском обществе XX века эволюционировало разграничение этих двух сфер? Как менялось содержание понятия «частная жизнь» и в каких пределах она распространялась? Итак, история частной жизни начинается с определения ее границ.

Эта проблема тем более важна в связи с отсутствием уверенности в том, что в разных социальных средах разграничение частного и публичного понималось одинаково. В случае с буржуазией Прекрасной эпохи вопрос ясен: эти две сферы разделяет стена. За этой спасительной стеной скрывается семья, и частная жизнь эквивалентна семейной. Сюда относятся деньги, здоровье, нравы, религия. Родители, желающие выдать замуж дочь или женить сына, «наводят справки» о семье избранника у нотариуса или кюре, потому что известно, что принято скрывать какого-нибудь непутевого дядю, сестру-тубер-кулезницу, беспутного брата, а также размеры ренты. Жорес так ответил депутату-социалисту, упрекнувшему его в торжественном первом причастии дочери: «Дорогой коллега, вы можете поступать со своей женой как вам угодно, а я нет». Тем самым он указал четкую границу между своей общественной деятельностью и частной жизнью.

Разделение частного и публичного делалось на основе строгих предписаний. Баронесса Стафф, например, детально описывает их: «Чем меньше знаешься с соседями, тем большего уважения в глазах окружающих заслуживаешь...» «В вагоне или любом другом общественном месте воспитанные люди никогда первыми не заводят разговоров с незнакомцами...» «Не следует обсуждать свои личные дела с друзьями или родственниками в присутствии посторонних»¹. В буржуазном жилище, будь то квартира или дом, существует четкая граница между помещениями, предназначенными для приема гостей, и личными «покоями». По одну сторону—то, что семья считает «презентабельным» и допустимым показать посетителям, по другую—то, что хозяева предпочитают скрывать от нескромных взглядов. Семья как таковая не проводит время в салоне: когда приходят гости, дети туда не допускаются, и семейные фотографии там неуместны, уточняет баронесса Стафф. И вообще, кто попало туда не пройдет. У каждой светской дамы есть свой приемный день—таких дам в Невере в 1907 году 178², но чтобы нанести ей визит, нужно быть предварительно ей представленным. Таким образом, гостиные—это промежуточное звено между жизнью частной и жизнью публичной.

Если частная жизнь буржуазии во времена Прекрасной эпохи отделялась от публичной, то в других социальных кругах дела обстояли иначе. Условия жизни крестьян, рабочих, городских мещан не позволяли им прятать от чужих глаз свою жизнь. Прогуляемся вслед за Жан-Полем Сартром по улицам Неаполя³: «В первом этаже каждого дома находится множество комнат, выходящих прямо на улицу, и в каждой из них живет семья. <...> В этих комнатах протекает вся жизнь их обитателей—здесь они спят, едят, работают. Улица <...> привлекает их. Они выходят из дома из соображений экономии — чтобы не жечь электричество, чтобы подышать воздухом и, мне кажется, из естественной потребности побыть среди людей. Они выносят столы и стулья на улицу или сидят на пороге, наполовину снаружи, наполовину внутри, и вот в этом „промежуточном" мире происходят важнейшие акты их жизни. Для них не существует понятий „внутри" и „снаружи", улица является продолжением их комнат, с их мебелью и домашними запахами. И с их историями. Улица является естественным продолжением комнаты. <...> Я видел вчера супружескую пару, обедавшую на улице, в то время как младенец спал в колыбели рядом с кроватью родителей, а старшая девочка делала уроки при свете керосиновой лампы. <...> Если женщина заболевает и лежит (весь день) в постели, это происходит на глазах у прохожих и соседей...

Понятно, что частная жизнь неаполитанцев и французской буржуазии времен Прекрасной эпохи не имеет ничего общего.

Конечно, сравнение может быть опровергнуто. Культурные традиции в разных регионах отличаются друг от друга, и то взаимопроникновение «улицы» и «комнаты», какое мы видим на улицах Неаполя, можно интерпретировать как типично средиземноморскую черту; люди ведут себя так же в маленьких и не очень городках на юге Франции. Вот только в рабочих поселках Рубе, как и в шахтерских районах Франции, в Круа-Руссе, старейшем районе Лиона, в беррийских или лотарингских городах и селах жителям тоже не позволялось возводить стену вокруг своей частной жизни, она протекала на глазах у соседей. В каком-то смысле частная жизнь была привилегией буржуазии, жившей в больших домах и имевшей значительные состояния. В силу обстоятельств частная и публичная жизнь неимущих классов проникала одна в другую, и различий практически не существовало. В XX веке будет наблюдаться процесс демократизации частной жизни—все слои населения постепенно обретут ее.

Однако не следует