киргизы, и другие подобные им дикие, недисциплинированные инородцы, которые могли только усилить ужас и последующую затем ненависть.

Враждебные чувства к России, жившие в сердцах финляндцев в течение столетий, не могли искорениться в какие-нибудь несколько лет. Да и не было к тому оснований. Напротив и шведское правительство, и местная печать с своей стороны прилагали все меры к тому, чтобы усилить в населении Финляндии ненависть к России. «Абоские Ведомости», частью рассыхавшиеся по приходам безденежно, в критические минуты наполнялись резкими антирусскими статьями, в которых правда была перемешана с самой злой ложью. Жизнь и действия русских государей представлялись в таком виде, что должны были вызывать в финнах не только нерасположение, недоверие, но и прямо ненависть. Петр Великий изображался кровожадным извергом, и мнение о великих его для России государственных заслугах опровергалось отзывами знаменитых людей в роде например Фридриха II, сводившего все заслуги Петра к счастью, удаче и незнанию иностранцев. Время императриц Елизаветы, Екатерины и др. подвергалось не. более беспристрастному описанию и оценке. Правительство, общество, частная жизнь представлялись в самых черных, специально сгущенных красках. Во всех статьях, сквозь изложение фактов более или менее общеизвестных, просвечивало явное желание вызвать вражду к России и её правительству, внушить страх при мысли о подчинении ему. При доверии к печатному слову, особенно в низших слоях населения, цель вполне достигалась.

В виду всего этого желание влиять благоприятно на умы финляндцев в пользу России представляло очень трудную задачу.

Несмотря на то, Император Александр Павлович, руководимый советами некоторых приближенных им к себе людей, находил задачу эту исполнимою. Он не мог не признавать, что еще по мысли Петра I Финляндия должна была принадлежать России, как надежный естественный оплот её с северо-запада, — что и высказал его посланник Наполеону в выражениях, не допускающих никакого сомнения. Все его последующие действия клонились к приобретению этой провинции. Но будущий творец священного союза и братства народов мечтал о космополитической любви к человечеству вообще. Ему принадлежало уже имя гуманного, просвещенного и великодушного государя. Привлечение к себе людей чуждых и даже враждебных, каковы были финляндцы, без. сомнения было не только желанием его сердца, но и потребностью честолюбия. Приятно было предоставить предполагаемое счастье и благополучие жителям этой «бедной» страны. Александр давал поэтому щедрою рукою на Финляндию русские деньги, уверенный конечно, что удовлетворяя своему личному желанию, Он приносит пользу России.

Екатерина II, принимая депутата, прибывшего от аньяльской конфедерации с предложениями относившимися до Финляндии, прямо высказала, что она готова склониться на них «насколько они согласны с пользою России», — и роль её представляется вполне понятною. Александр I, приступая к войне и вместе с тем к воздействию на умы финляндцев, без всякого сомнения имел также в виду интересы России; но представления о них и о путях к их обеспечению были затемнены влияниями тех людей, которые случайно его в это время окружали.

Из них влияние барона Спренгтпортена было без сомнения наиболее сильно. Советник еще бабки Екатерины по шведским и финским делам, хотя и на одну только кампанию, престарелый теперь генерал от инфантерии, Спренгтпортен явился в роли советника и при внуке. Проповедник образования из Финляндии самостоятельного государства, под фиктивным покровительством России, идеи столь ярко заблиставшей в 1788 г. и столь же быстро померкшей, он жил еще воспоминаниями об аньяльском заговоре и его участниках. Увлекающийся, самолюбивый и по-прежнему легкомысленный, не смотря на свои 66 лет, вовсе отставший от края, куда он не имел и доступа; ибо дамоклов меч смертного приговора продолжал над ним висеть, Спренгтпортен уверял, что финляндцы бросятся в объятия русских, как только они появятся. Эту уверенность он старался внушить Императору Александру и успевал, благодаря положению эксперта и знатока финляндских дел[1]. Его программа придавала второстепенное значение военным действиям и вся опиралась на силу нравственного влияния и политических маневров. По его мнению расположить к себе финляндцев можно было обещанием сохранить все их права личные и имущественные, а также созванием в Або, главном городе Финляндии, сейма, подобно тому как он созывался будто бы при шведском правительстве. Этот созыв должен был служить для выяснения местных нужд страны и вместе с тем окончательно упрочить соединение всей Финляндии с Россией.

Барон Спренгтпортен нередко давал объяснения самому Государю, по собственному побуждению, и эти заявления принимались благосклонно. При таком значении и силе, в Спренгтпортене, как видно будет из последующего изложения, не только не унялся прежний дух интриги и ненасытного честолюбия, но напротив, сделался еще более упорным и действовал тем сильнее, что прикрывался любовью к родине. Его мечта была играть самую видную роль в присоединении Финляндии к России, рассчитывая исполнить это без выстрела, силою предполагаемого личного своего влияния на жителей. Исходя из этих побуждений, Спренгтпортен излагал свои соображения и о военных действиях, которые и сообщал министру иностранных дел графу Румянцеву, принимавшему их с самым вежливым вниманием. Быть главнокомандующим он не мог рассчитывать, при всей к нему видимой благосклонности Государя, тем более что в эту должность уже состоялось назначение графа Буксгевдена. Принадлежа к эзельскому дворянству, последний уже родился (в 1750 г.) русским подданным; он говорил и писал по-русски не хуже всякого коренного русского барина того времени, занимал высокие административные должности, быв при Императоре Павле петербургским, а при Александре I прибалтийским генерал-губернатором. Теперь он был уже и кавалер высшего ордена Св. Андрея Первозванного. На военном поприще он отличался в Финляндии еще в 1790 г., а незадолго до последней шведской войны участвовал в Аустерлицком сражении, командуя левым флангом, а позднее при Пултуске и Прейсиш-Эйлау имея начальство сперва над корпусом в армии Бенигсена, а потом и над всей армией. Если эти дела были проиграны Русскими, то вина падала не на Буксгевдена, и он порицал действия бывшего своего начальника. Против такого конкурента Спренгтпортену, не имевшему за собою никаких подвигов, побитому в 1789 г. шведско-финскими войсками и приговоренному затем Густавом III к виселице, трудно было держаться, хотя нельзя ручаться что