пьяными, несколько месяцев назад ушли воевать, а теперь вот, похоже, возвращаются, хотя и не все. А те, кто вернется, все эти парни и пацаны, вернутся оттуда не совсем целыми и совсем не теми, кем ушли, и это сулит гостинице Демута и всей столичной жизни какие-то перемены, про которые уже сейчас понятно одно: лучше бы их не было.

Лакей с портпледом в одной руке и с баулом в другой поравнялся с ним.

— «Костылик или трость», — передразнил он, закатив глаза, и покачал головой. Как можно быть таким бестактным, служа в таком заведении?

— Бля, — согласился швейцар.

Известие о новом — старом — постояльце помчалось по лестницам, по коридору, влетело в кабинет управляющей — госпожи Гюне. По случаю новых времен вместо госпожи Гюне его занимала госпожа с более патриотичной фамилией: Петрова. Она выслушала доклад швейцара, покачивая чепцом, как бы приговаривая: так, так, так. Потом взяла в руки перо и принялась молча вертеть им.

Графиня Вера Алексеевна очень удивилась бы, если бы узнала, что, крепко задумавшись, крутит в руках перо точно так же, как вульгарная и мещанская мадам Петрова. Все в этих женщинах было разным! Графиня Вера родилась богатой, а где, когда, у кого родилась мадам Петрова, не знала даже она сама. Графиня Вера была изящная, мадам Петрова — толстая. Графиня Вера сидела за столиком на львиных лапах, а мадам Петрова — за канцелярским чудищем, заляпанным воском и чернилами. И даже само перо: мадам Петрова купила его в Гостином дворе, где графиня не была ни разу в жизни. Но графиня перо и в самом деле крутила. И точно так же, как в случае с мадам Петровой, это не помогало ее мыслительным затруднениям.

Дело было сложное: предстоял вечер с гостями.

Графиня Ксения тем временем полулежала на кушетке, модной, то есть жесткой и ужасно неудобной, но по изящной позе графини Ксении об этом невозможно было догадаться. Графиня Ксения так грациозно подпирала голову рукой, что казалась умнее, чем была на самом деле. Поэтому графиня Вера обернулась к подруге с надеждой:

— Что же ты посоветуешь?

— Милочка, право. Танцевать на балах, когда идет война, это может быть воспринято несколько… непатриотично. Бедный воин, проливший кровь за отечество, будет вынужден подпирать стенку и скучать.

— Но, может, ужин и карты?

— Смотря какие карты. Некоторые во время игры впадают в такой раж, все равно как если бы прыгали в мазурке.

Прыгать в мазурке, когда идет война, было уж точно непатриотично.

— А вист?

Подруги призадумались, перо еще несколько покрутилось. Решили, что играть в вист, когда идет война, допустимо и патриотично. Особенно если не делать больших ставок.

— Ах, — слегка приподняла грудь графиня Вера. Больше не позволял корсет. — Этот Мурин. Все планы из-за него приходится перекраивать. Что за несуразная идея: разрешать военным отпуска. Пусть бы они делали свое дело где-то там. И лечились — тоже где-то там подальше. А возвращались сюда, только когда уже все кончено и все выздоровели. Я не виновата, что не хочу смотреть на увечья.

Графиня Ксения, впрочем, ее и не обвиняла.

— Я не против страданий, я им сочувствую. Но и нам ведь тоже немного повеселиться не мешает.

— Но ведь и им надо отдохнуть.

— Да, но. Отдыхали бы у себя в деревнях, в имениях! Зачем непременно надо ехать в Петербург? Из-за этого все остальные оказываются в двусмысленном положении. Получается, что мы тоже на войне, хотя мы вовсе не на войне! Будь моя воля, я бы его не приглашала. К тому же, пригласив Мурина, я должна пригласить и остальных… таких. Моя гостиная будет похожа на полевой лазарет!

— Да, но, — напомнила графиня Ксения, — ты не можешь не пригласить Мурина, даже если его придется привезти в кресле и всего в бинтах.

Графиня Вера вообразила это и передернула плечами. А графиня Ксения милосердно напомнила, что и в страдании подруги есть смысл:

— У Мурина брат.

Ипполит Мурин был человеком, перед которым в Петербурге трепетали. В отличие от гусара-младшего — Матвея, Ипполит пошел по дипломатической линии и зашел так высоко, что голова кружилась у тех, кто следил за его карьерой. Он был любимцем государя, и никто точно не знал, чем именно он занимался — какие-то законы сочинял, что ли. Ему не было тридцати, орденов уже — как у старика. Все прочили его в канцлеры. По этой причине от Мурина-младшего было не отвертеться. Графиня Вера смирилась:

— Значит, ужин и вист. И надо предупредить всех потихоньку, чтобы при военных, которые приехали из действующей армии, они ни в коем случае не говорили по-французски. Боже мой… Значит, половина гостей вынуждена будет молчать как рыбы. Что за вечер предстоит!

— Дорогая, я восхищаюсь тобой, — отозвалась с кушетки графиня Ксения. — Ты жертвуешь собой во имя патриотического долга.

Графиня Вера послала подруге благодарный взгляд, отбросила перо, позвонила в колокольчик и велела явившемуся лакею разослать приглашения согласно списку гостей — и принести тотчас чай. А когда он удалился, сказала графине Ксении:

— Этот Мурин… Я его не понимаю. Что за охота выставлять напоказ свои увечья? Я чувствую себя так, будто он нас ими попрекает.

— Милочка, это неизбежно, поэтому думай о хорошем: Ипполит Мурин наверняка запомнит внимание, которое ты проявила к его армейскому братцу.

Братьев Муриных — Ипполита и Матвея — разделяли чуть не десять лет и разница во взглядах и опыте, но родственная любовь, душевная близость превозмогали всё. Едва получив записку от младшего, доставленную казачком Демутовой гостиницы, Ипполит Мурин лично испросил у государя выходной. Император был очарователен, как всегда: «Обнимите от моего имени раненого героя». Со свойственной ему чуткостью Ипполит не стал сразу же передавать брату этот привет. Он поспешил в Демутову гостиницу не за спорами, а в надежде убедить брата послушаться его совета.

— Будь я на твоем месте, я все же бы поехал в деревню.

Как Ипполит и ожидал, младший сразу насупился:

— А чем плоха гостиница?

Ипполит оглядел номер, в котором остановился Матвей. Пахло воском, которым натерли паркет, и слегка краской от свежих стен, на которых повторялся узор из лавровых венков. Полосатый диван растопыривал кривые ноги, за тяжелым занавесом помещалась, надо полагать, спальня. Госпожа Петрова жутко боялась, что постояльцы будут говорить «при Гюне было чище» и «не имеют все же наши русские красиво жить, не умеют». Она лично проверяла своим белым платочком, есть ли пыль. Горничные трясли пушистыми метелками ночи напролет. С Васильевского острова даже был вызван китаец — он