XVIII веку, к фижмам, робам, боскетам, подстриженным паркам; целый цикл стихотворений «Прежде и теперь» (1903 года) воскрешает нам «под дымкой меланхолии» эту милую старину. И стихотворения — милые, искусные и искусственные. Еще раньше, в 1902 году, — такой же обширный цикл, посвященный жизни великанов и кентавров; кое-что из этого юношеского цикла не лишено своеобразной силы и прелести (особенно «Великан», «Сказка», «Бой кентавров» и др.). Все эти фавны, великаны и кентавры считались и считаются признаками «романтизма» и «символизма»; но, конечно, никакого романтизма и символизма здесь нет, а есть лишь первая ступень к ним: глубокая тоска одинокой души, неудовлетворенность всем настоящим. «Песнь кентавра» (1902 г.) — особенно характерное в этом отношении стихотворение.

Все это у Андрея Белого — еще юношеские, еще полудетские думы, чувства, стихи. Стихи эти, 1900–1902 гг., в большинстве еще очень слабы; в них немало безвкусицы, пятна которой досадно пачкают нередко и позднейшие произведения этого поэта. Немало неудачного, вялого; тягучего; немало простых ошибок, немало «темных мест» — не «декадентски», а просто грамматически, темных, — немало неудачных оборотов (вроде, например: «В углу полотно с углем нарисованным зайцем», — где неизвестно, кто, кем и чем нарисован: заяц углем или уголь зайцем). Стоит только сравнить стихотворение «Возмездие» (1901 г.) с написанным на ту же тему замечательным позднейшим стихотворением А. Блока «Когда в листве сырой и ржавой», чтобы увидеть все слабые стороны всех этих юношеских произведений Андрея Белого.

Но уже с 1903 года перед нами такие подлинные завоевания его, как, например, «Волшебный король».

Трудно удержаться от искушения переписать до конца эти красочные строки, но таких все больше и больше становится в стихах Андрея Белого. Он вырабатывает свою, своеобразную форму, сущность которой — расчленение стихотворения по обильным; внутренним рифмам; но главное, начинает вырабатываться ритмическое богатство стиха молодого поэта. Это — вопрос специальный, которым рано или поздно займутся еще: в истории русской поэтики; здесь могу только привести голословный вывод: ритмически Андрей Белый один из самых богатых поэтов;, последнего времени несмотря на некоторую «старомодность» его ритмики, часто сближающую его с поэтами XVIII века.

Возвратимся, однако, к «ледяной пустыне» души поэта и к его преодолению декадентства. Чем можно было растопить этот лед, как можно было выйти из пустыни? В чем можно было искать спасения? «Зову людей, ищу пророков, о тайне неба вопиющих», — звал и искал Андрей Белый; одно время ему казалось, что спасение найдено в том дешевом «магизме», которым любили щеголять декаденты конца XIX века («Встреча», 1903 г., посвящено Валерию Брюсову). Но скоро он понял, что это был лишь «черный морок», марево, и настал «очарованию конец» (из неизданного четверостишия). Нет, спасение только — в Боге. Но где Он? И как имя Его?

К тому времени, когда Андрей Белый пришел в литературу, старшие декаденты от самообожествления уже пришли к Богу; они поняли, что гибнут, замерзают в своем крайнем индивидуализме, и стали искать спасения — в Христе-Грядущем. Конец мира — «при дверях», не в переносном, а в буквальном смысле; быть может, сегодня же вечером, а может быть, и через год-два придет во славе своей Христос на Страшный Суд и спасет весь мир, растопит лед и изведет из пустыни; спасет весь мир, а декадентов — особливо, ибо они — чающие, сухие сучья для костра Господня, и, быть может, на них падет первая искра вселенского пожара. Такова, например, была в то время проповедь Д. Мережковского, его чаяние светопреставления на днях сих, вот-вот, при жизни нашей. Но Андрей Белый имел другого, подлинного учителя в этой области — Владимира Соловьева, и эсхатологические чаяния его отразились еще на первом детском произведении Андрея Белого — мистерии «Пришедший» (1898–1903).

Влияние Владимира Соловьева — крупнейший факт в жизни и творчестве Андрея Белого, который нельзя переоценить; и сам А. Белый видел в этом учителе своем — путь спасения. «Спокойно почивай: огонь твоей лампадки мне сумрак озарит» («Владимир Соловьев», 1902 г.). Эсхатологические чаяния, вне которых непонятен Андрей Белый, имели свой исток в проповеди последних лет Владимира Соловьева, этого, быть может, единственного в то время подлинного «символиста»; и если А. Белый — «символист», то лишь как ученик Вл. Соловьева; Эсхатология, во власти которой жил А. Белый, преодолевая декадентство в 1900–1904 гг., вся пошла от «Трех разговоров» и заполнила собою душу молодого поэта, спасая его от льда и от пустыни; он ждал свершения великих мировых событий.

Так вспоминал впоследствии Андрей Белый, так чувствовал он в то время; вторая симфония — развитие только что приведенных стихов. И не один раз·еще вспоминал Андрей Белый о том громадном влиянии, какое имел над ним Владимир Соловьев, — об этом он подробно говорит в целом ряде статей («Апокалипсис в русской поэзии», 1905 г.; «Владимир Соловьев», 1907 г. и др.); недаром указывает он в этих статьях на тот «роковой и глубокий смысл», какой получил в его жизни Вл. Соловьев, явившийся для него «предтечей горячки религиозных исканий». Вл.