- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (4) »
Развороченные черепа Эго-Футуристы: Альманах IX
Сергей Бобров
Молодость золота
Зеркало земли изогнуто
И исторгнется им тоска;
Ты, нетленное золото,
Ниспадаешь на дикие шелка.
А в руках твоих ослепительных
Не старая грамота – меч!
Как на солнце, на море длинное
Упадает стремительно сечь.
Ты знаешь, и не обещаючи:
– На строки дней вернусь!
Закрой неверные раи
В свой пресветлый убрус.
А молодость твоя гневливая
Построяет некий нам мост,
Чтобы буквы негаданной нивы
Коснулись любимых, любимых звезд.
Необыкновенная ловля
День мутными растрескивается речами,
Грозной чернью обветренных слов.
Несутся их толпы за толпами.
Собирая свой темный улов.
В сетях их пресветлые рыбы.
Чешуей они – блёстками блекнут:
На руках их раны, изгибы,
Глаза – горькие слезы исторгнут.
Невозможно их бег прекрасный
Живой рукой остановить.
А яростные вои, рыданья
Бросают они по пути.
Кто сбирает их – королевич,
Ему не плакать ни о чем;
Он ложится на свое ложе
И повторяет их беглый гул.
С ним одним говором бессмертным
Говорит живое небытие.
По щекам его тихо стертым
Скатывается слеза его.
Свобода
Свобода плакала в эфире
Над океаном жизни сна.
Звезды прельстительный дикирий
Жгла жизни яростной весна.
В руках Свободы шар безумный
Аполлонической любви,
Рук силуэт нежданно шумный
И непостыдные лучи.
Она прекрасной оставалась, –
Пожаром жизни мировой,
Когда над нею раздавалась
Волна игры волной другой.
Призрак душил рукой слепящей
Ее бессмертное лицо, –
И беломраморной дрожащей –
Рукой поддерживал кольцо.
Благоденствие
Благоухай, земли денница,
Остров пальм и белоногих зверей!
Не ассирийских херувимов
Каменнодушная чреда, –
Нет, эти голубые лица
Воздвигли звонкие города.
Поднимая на плечах неуловимых
Стебли египетских степей.
Человеческий мир! не ты ль затерян, –
Вспомни тех заветный завет:
Одной старинною пылью верен
Дней твоих слабый свет.
Ты – лики демонов жалкие разрушишь,
Утвердив сказаний пентаграмму;
Перед блеском непомерклым твоей души
Падет их армада.
Несчастная любовь
В предшествии стройного призрака
Является в шумах она:
Опушена вниз рука,
Пристальные глаза, в них глубина.
Кристаллы, камни, гранаты.
О, если можешь, остановись!
Вонзи в уста эту руку,
Дай мне очей этих высь.
Душа уходит, как тангенс,
В зыбь очей, в муть очей, в ночь очей. –
Скажи мне ты: – «Стань же
Строкою души моей».
Бег алмазов
О, голос неслитный
Ледовитых дубрав!
Как Фритьоф, орел ненасытный,
И мой приготовлен корабль!
Вот корабль выплывает в пучины,
Стоном задымились берега;
Серые долины! прощайте, –
И вот первых алмазов рога.
Живи на просторе бдящем.
Ты, мыслей полюс живой;
На севере огнем дрожащем,
Корабль, не останавливайся мой.
Твои реи не я ли устами
Целовал и хвалил,
Остановись, дрожи, дрожи! – мое знамя
Перед силой несметных сил.
Судьба стиха
Каждый стих, отплывая, тонет
В разгневанных полдневных парах.
Полдень луч распаленный гонит и стонет,
Испаряя маленький прах.
Каждый стих, отплывая, гибнет
В равнодушную прорубь луны,
Она его не отринет,
Сеть мертвой, жестокой волны
Вы же, легкие колоссы-звезды.
Вы встречаете радостно его!
И стихов налитые грозды
Не отнимет у вас никто.
Вы единое мирите сердце
Разномерным вашим лучом.
И родного приветите стрельца вы
В несравненный эфирный дом.
Чужой голос
Вероятнее всего, что поэт – путешественник. Будучи чтецом, он уже становится поэтом. Будучи поэтом, он уже стал чтецом. Стихотворение стелется перед чтецом пустыней. Оно возникает перед ним водопадом. Стелясь пустыней – приглашает нового Ливингстона пройти свои пески. Сахара молит себе путешественника. – Будь же капитаном поисков! Разве чтение поэмы есть что-либо завершенное? – нет, ибо оно обратимо и пропускает через свой конец, как через облако. Воспрепятствует ли облако находящемуся в нем пройти себя? Пройди через невзгоды песков. Стихотворение возникает струями водопада. Ужели нужно низринуться в громы Ниагары? Да, ибо поэма есть страсть, путь по водяным эмблемам. Ибо и Ниагара всего лишь эмблема. Однако: если Сахара и Ниагара всего лишь эмблемы – не эмблема ли только сама страсть, которая – равняется им? Нет, не эмблема, ибо существует в реальности большей чем они, существуя в не-бытии. Но реальность есть лишь жест эмблемы. Форма есть сила эмблемы. Содержание – экватор формы. Метаформа мать формы. Но форма, рождаясь, подчиняет себе все иное. Само существование поэзии всего лишь оксюморон. Но в том его оправдание. Итак – пройди пустыню! Чтец удаляется в поэму как в пустыню, – и только проходит через нее. Но тогда она уже не пустыня. Но только тогда она пустыня. – Потому, что он наполнил ее. Потому, что он только тогда воспринимает ее как таковую. Стихотворение без чтеца не существует. Поэзия базируется истинно на лирическом возвращении[1]. Поэтому она требует оригинальности. Повторяя чужое, мы ссылаемся на чужие лирические построения. Не слишком ли это ясно! Но лирика, волящая быть – требует ли лепости какой-либо? Нет, никак не требует. Потому, что лепость понятие текучее[2]. Поэтому возможны всякие лепости, ит лепейшая из них – это нелепость. Лирика оправдана уже своим существованием. Временное не может коснуться ее. Но устарелый поэт через эпигонов своих (и учениеков даже) расточил свою лирическую потенцию. И движения его поэм- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (4) »