детей, игравших у дивана, оставив нас с Лили ошарашенными.

Обретя голос, я сказала:

— Он не знает, что говорит.

Лили ухватилась за это.

— Точно. Он всего лишь маленький мальчик.

— Именно, — я выдавила из себя неловкий смешок. — О Боже, дети определенно говорят самые ужасные вещи. — Я облизала губы и запнулась. — Но все же. Может быть, нам следует…

Лили мягко добавила:

— … не рассказывать об этом парням?

Я была так рада, что мы были на одной волне.

— Да, — поспешно выпалила я.

И она кивнула, с трудом сглотнув.

— Согласна.

— Отлично.

— Круто.

И пока мы вежливо беседовали, я не могла не заметить, что ни одна из нас не могла оторвать глаз от того, как странно Энджи и ЭйДжей сидели вместе на диване. Энджи держала в руках свою портативную игровую консоль, без умолку болтая, объясняя цель игры, и пока она продолжала болтать, ЭйДжей внимательно наблюдал за ней, изучая ее лицо, мягко улыбаясь своим мыслям. И у меня болела грудь.

О, черт.

Мой сын влюблен.

***

В доме было тихо. Это само по себе было редким событием. Конечно, было еще рано, но тишина уже не была такой успокаивающей, как раньше. Особенно когда мне приходилось проводить время без моего сына. Тишина была пугающей, и когда я прокралась в его спальню и обнаружила, что он крепко спит, мое сердце успокоилось, и я снова позволила себе дышать.

Сидя на краю его кровати, я смотрела вниз на ангельское личико мальчика. Моя рука двигалась без подсказки, и, коснувшись его волос, я напомнила себе, что у нас все хорошо.

Мы в порядке.

Стараясь вести себя как можно тише, я дала ему поспать еще немного.

Босая и беременная, я добралась до холодильника и налила себе стакан апельсинового сока, а затем отправилась на поиски пропавшего без вести мужчины. Мы не часто просыпались порознь, но когда это случалось, мне становилось не по себе.

Это не заняло много времени, и когда я толкнула раздвижную дверь и встала в дверном проеме, одетая только в ночную рубашку, он пристально посмотрел на меня, прежде чем продолжить то, что делал. И с каждой прошедшей секундой веселье подступало к моему горлу, опасно желая вырваться наружу. Но я держала это в себе.

Вместо этого я прислонилась к дверному косяку и произнесла:

— Когда-то давно я думала, что ты бог. — Я отхлебнула сок. — А теперь посмотри на себя, стираешь белье, развешиваешь мои трусики и лифчики.

Я сдерживала смех, сколько могла, но когда его глаза прищурились, и он предостерегающе указал на меня, и пять моих бюстгальтеров свисающих с его предплечья, я проиграла битву, откинув голову назад и дав волю своему легкому смеху.

Он покачал головой, но я не упустила из виду, как дернулся уголок его губ.

— Иди ты, детка, — это прозвучало больше как «я люблю тебя, детка», и я не смогла стереть улыбку со своего лица.

С переполненным сердцем и толкающимся во мне ребенком я собралась уходить, и когда я это сделала, он крикнул:

— Знаешь, ты могла бы помочь.

Я остановилась в дверях, глядя на него, и мои брови поползли вверх.

Этот мужчина.

— Я стирала шесть долгих лет, дорогой. — Я начала закрывать раздвижную дверь между нами, нахально заявив: — Официально твоя очередь.

Он насмешливо уставился на меня через стекло.

Я послала ему воздушный поцелуй.

Он продолжал вешать мои трусики и лифчики на бельевую веревку. И я никогда в жизни не была так довольна.

Дни превратились в недели. Недели превратились в месяцы. Месяцы превратились в годы.

Старый дуб на заднем дворе, тот самый дуб, на котором я вырезала имя мальчика, которого поклялась не забывать в возрасте семи лет, теперь носил имена каждого дополнительного члена семьи, которого мы приветствовали.

Это стало традицией.

Позже в том же году на дубе Фалько будет высечено еще одно имя.

И мое сердце и душа успокоились по мере того, как росла моя семья.

Тихие крики, доносившиеся из детской, заставили меня подскочить в постели, на мгновение сбивая с толку. Но он уже встал и вышел за дверь. И когда он вернулся с маленьким свертком, я включила лампу, а он осторожно опустил ее между нами.

Ее ноздри раздулись, рот скривился, а губы дрожали, пока ее маленькие ручки попытались освободиться от оков. Нет. Наша маленькая леди не была счастлива. И мы оба знали почему.

Сонно моргая, я протянула руку, чтобы расстегнуть лифчик спереди, и опустила чашечку, прежде чем нежно поднять мою милую маленькую девочку и прижать ее к груди. Она быстро вцепилась в меня, и принялась за дело, пока ее отец откинулся на бок, сонно приподнявшись на локте, с любовью наблюдая за нами обеими.

Мой муж погладил ее по тонким волосикам на затылке и сонно прошептал:

— Притормози, Фиа. Мама никуда не денется.

Мое сердце едва могло вместить столько любви, сколько было во мне.

Твитч был кем-то вроде вуайериста, особенно когда дело касалось его детей. Он любил смотреть, как ЭйДжей делает домашнее задание, и гордился нашим старшим сыном за его сообразительность. Он обожал смотреть, как Маттео падает на свой маленький зад, тщетно пытаясь удержать свои маленькие ножки при ходьбе. Но больше всего он дорожил каждым моментом кормления Софии.

Он называл ее своей маленькой принцессой. Папиной дочкой.

У меня было предчувствие, что она будет главной звездочкой своего отца.

Черт возьми. Она уже была такой.

Так много он упустил с нашим первенцем. И он был уверен, что не упустит ни единой секунды из их драгоценного детства впредь.

Шрамы.

У нас их было в избытке.

Но эти шрамы сделали из нас тех людей, которыми мы были сегодня. И хотя наши раны больше не были болезненными, следы, которые они оставили, остались навсегда. Вечно. Но я была благодарна за напоминание о том, как усердно мы работали, чтобы быть вместе.

Это многое сказало мне о нас.

Неудача никогда не была вариантом. Твитч и я будем вместе или умрем, пытаясь это сделать.

Мы сделали это.

Каждый день был подарком.

Мы сделали это, несмотря ни на что, выбрав менее проторенный путь.

Мы были против всего мира, и я защищу эту семью, чего бы мне это не стоило.

Что подводит меня к следующему.

Словам предупреждения тем, кто намеревается причинить вред моей семье.

Меня зовут Алекса Фалько. И я больше не боюсь.

Придешь за нами.

Я брошу тебе вызов.

И нахрен прикончу тебя.