Юрий Лощиц Монах и черногорская вила

«СЛАВЯНСКИЕ СВЯТЦЫ»

(Три исторические повести)

Вот и ещё один мальчик появился на свет под звуки ружейной пальбы. Дали ему имя Раде, Радивой.

— Рады воину! Рады вою! — пытаюсь я перевести те ружейные звуки на язык человеческий и, кажется, слышу, как отдаётся весёлое эхо в горах, окружающих малые и небогатые Негуши.

Ружьё у юнака исправное, считают стрелки, если эхо от выстрела прозвучит в горах не менее четырёх раз. А кому посчастливилось иметь ружьё отличное, так и шесть раз отзовутся ему горы. Густое жертвенное воскурение синего дыма поплыло над жилищами — целая туча! И немудрено: ведь не один отец новорожденного стрелял. Стоило ему разрядить в воздух свой тяжёлый джевердан, как тут же, будто по команде, повыскакивало из жилищ всё взрослое мужское население Негушей, все со стволами в руках. Как тут не ликовать? — ещё одним ружьём пополнилось сегодня черногорское воинство!

Впрочем, можно и усомниться: а имела ли место канонада по случаю появления на свет мальчика Раде из рода Петровича, будущего теократического правителя Черногории, автора поэм «Свободиада», «Луч микрокосма», стихотворной героической драмы «Горный венец». Ведь он родился в 1813 году, а черногорцы в ту пору воевали против французов в Далмации. И, значит, воинов в Негушах была недостача, да и пороха тоже.

Но если хотя бы два-три выстрела прозвучало на тот час, многократно и бодро повторённых скалами и ущельями, то вот уже и вышла черногорская ружейная здравица, слышимая повсеместно — от волн голубого Ядрана до Косова поля, от стен древнего Скадра до боснийских мечетей:

— Рады воину! Рады вою!..

Владыка Пётр

Русский путешественник и учёный-славист Измаил Срезневский, посетивший Черногорию в июле 1841 года, поразился, глядя на одеяние здешних священников: одеваются точно так же, как и все остальные мужчины-черногорцы, «только риза накинута сверху». Под ризой же — куртка, короткие шаровары, чулки, опанки. За поясом — кинжал и пистолеты.

Впрочем, за два дня пребывания в здешних горах поражался он беспрерывно. Когда приблизились к Цетинье — крошечной столице этой страны, — путешественников ошеломил зловещий вид башни с торчащими шестами, на которых висели головы турок, убитых в недавних сражениях. Ещё в Вене Вук Караджич, любезно помогавший Срезневскому в усвоении народного языка и народной поэзии, предупредил русского гостя, что этот дикий обычай, перенятый черногорцами от своих врагов, соблюдается и по сей день. И всё-таки, одно дело, когда слышишь об этом в песнях или рассказах, и совсем другое, когда наяву видишь страшные, усохшие головы с оскаленными зубами.

Путники имели возможность оправиться от этого жуткого впечатления и заодно отдохнуть с дороги, благо их предупредили: владыка теперь почивает, устал после долгой праздничной службы, которая началась в монастыре ещё вчера вечером.

Когда Радивой проснулся — по привычке земляки часто звали его мирским именем, — гостей позвали в его покои.

«Можете представить мое изумление, — восклицает Срезневский в письме к матери, — когда я увидел епископа Петра Петровича Негоша в таком же черногорском костюме, только с бородой. Гигантского роста, красавец, молодой, он говорит по-русски, французски, немецки, итальянски, очень обходителен, умён в разговоре и с нами очень мил».

В «главной комнате» владыки гости подивились снова: тут стоял бильярд, на стенах висели ружья, отбитые у турок, кроме того, помещение было украшено четырьмя портретами — слегка пучеглазого Николая I, чуть капризного на вид Наполеона, ребячливого, будто только что нашалившего Байрона и хмурого, даже мрачноватого Георгия Чёрного, знаменитого вождя сербских повстанцев.

Владыка сразу отсоветовал гостям путешествовать по Черногории. Они ведь сами уже имели возможность убедиться, какая кругом нищета; с ночлегом в деревнях совсем худо; черногорец гостеприимен не менее, чем всякий иной славянин, но вряд ли его гостеприимство покажется им достаточным после европейских гостиниц. К тому же в эту пору года в пути вредны бывают испарения здешних болот.

И, похоже, они легко поддались уговорам. Самым красноречивым подтверждением грозящих в дороге неудобств была все та же страшная башня, видная в одном из окон, и они на неё непроизвольно раз от разу поглядывали.

На другой день в обратный путь отправились вместе с владыкой, у него в приморской Боке Которской оказались свои дела. «Картина чудесная: колокола звенят, выстрелы гремят и по три, по четыре раза повторяются горами, караван вьётся по тропинке и шумит; встречающиеся доверчиво глядят в лицо владыке и приветствуют его поклоном и поцелуем в свою руку».

В Негушах Петр Петрович пригласил Срезневского и его спутника Петра Ивановича Прейса в свой родительский дом. «Дом порядочный, но устроен по-мужицки, только больше и чище. В комнате собрались все, подали кофе, потом окорок, баранины, вина». Владыка усадил Срезневского и Прейса возле себя. Угощали гостей мать Радивоя и его сестра; отец владыки, восьмидесятилетний старик, остался в Цетинье. «Мать здоровая, добрая, простая женщина, глядящая на сына как на солнце; мы адресовались к ней с приветствием и по-христиански облобызались».

… А потом, уже у моря, в Боке Которской, отдохнув после утомительного спуска с черногорских крутизн, отправились вместе с владыкой на прогулку по набережной. И опять напоследок поразил их Пётр Негош. «Чем больше с ним говоришь, тем больше удивляешься ему как человеку и как правителю черногорцев. Говорит хорошо, умно, с чувством, с достоинством и без натяжки, и во всех словах видна любовь к народу так же, как и в обращении черногорская простота».

Жаль, не догадывались они тогда, что беседуют не только с духовным лицом, не только с гражданским правителем, господарем маленькой горной страны, но и с литератором, которому суждено будет стать одним из самых больших поэтов всего славянского мира.

Фильм о Негоше

В жарких волнах расплавленного, будто стекло, воздуха автобус мчал нас мимо серо-бурых каменных осыпей, мимо крутолобых холмов, усаженных по самый горизонт бесконечными рядами оливковых деревьев. Ряды эти веерообразно разворачивались, отчего хотелось дремать. Потом снова дыбились с той и другой стороны шоссе дикие скалы с кое-где уцепившимися за выступы пучками жёсткой травы. Время от времени по салону проходил помощник водителя и предлагал пассажирам сполоснуть руки лавандовым лосьоном.

Мой молчаливый сосед, кинооператор из Киева Вилен Калюта вдруг тронул меня за