увлажнились.

— Нет, нет, я вовсе не это хотел сказать, — поспешил успокоить ее мужчина. — Тут все несколько сложнее. Дело не в самих поступках, а, скорее… как бы это сказать?.. в градусах… в оценках…

— То есть?

Федоров отхлебнул чая и еще раз посмотрел на собеседницу в надежде на то, что она все-таки скажет что-нибудь про его напиток, и он легко переведет тему разговора, расскажет про рецепты, особенности заварки… Но по взгляду собеседницы было понятно, что интересует ее вовсе не чай.

— Он, конечно, не прав, — сказал, наконец, Федоров. — После вашего замечания он должен был все прекратить и извиниться.

— Он специально не прекратил, чтоб мне больно было!

— Скорее всего, да… Но не совсем в том смысле, в каком вы думаете…

— А в каком это еще может быть смысле?

— Видите ли, Настя, ревность — довольно сложное чувство. В каких-то ситуациях она воспринимается как неоправданное нападение и создает массу проблем, а в каких-то она вполне уместна, потому что защищает нас от посягательств на наши границы. Ваш Костя пока не понимает этой разницы и думает, что любая ревность — это нападение, оскорбление недоверием.

Настя опустила голову и снова задумалась. Федоров заметил, как несколько слезинок упали в кружку. Он чуть улыбнулся, подумав, что такого ингредиента в его чае еще не было.

— Но вы же как-то понимаете эту разницу? — спросила Настя.

— Думаю, да, но… если бы вы знали, слезами скольких девушек оплачено это мое понимание… — глубокомысленно произнес Федоров.

— А за его понимание должна платить я? — спросила девушка с раздражением.

— Пожалуй, да… Но ведь и он платит за ваше. Расскажите, как у вас все закончилось, на чем расстались?

— Ну… я… психанула… Влепила ему по морде и убежала…

— И, конечно, тоже при всех, я правильно понимаю?

— Да! А что я должна была делать, терпеть это все? — начала было распаляться Настя, встав со скамейки.

— Спокойно, спокойно, — усадил ее назад Федоров. — Влепила и влепила. А он что?

— Догнал меня. Я сказала, что он скотина и пусть идет к своим шалашовкам! Ушла… а он, не знаю… кажется, тоже домой пошел.

Федоров выждал небольшую паузу, рассчитывая, что Настя сама начнет догадываться. Но она не понимала и ждала развязки.

— Как думаете, он так вел себя действительно потому, что одноклассницы ему нравились больше, чем вы? Считаете это изменой?

— Наверное, нет… — немного подумав ответила Настя. — Просто очень обидно было…

— Обидно, понимаю. Но он-то уверен, что вы обвинили его чуть ли не в измене, или по крайней мере в намерении изменить, что, несомненно, оскорбило его до глубины души. Сильно сомневаюсь, что он собирался вам изменить. Иначе зачем бы он вас с собой взял, верно? Думаю, он сейчас дома тоже не прыгает от радости. Плачет вряд ли, но переживает не меньше вашего. Так что за ваш опыт вы платите оба.

— Но накосячил ведь он! — не сдавалась Настя.

— Все верно: он накосячил, а вы перегнули с обвинением. Тут важно понять, что вы оба вели себя очень даже естественно. Было у него право увидеться и пообщаться с одноклассницами? Да, несомненно. Но он не рассчитал градус своего внимания к ним и задел ваши чувства. Было ли у вас право возмутиться таким его поведением? Кто бы спорил. Но вы не рассчитали градус своего возмущения и обвинили его в том, чего он не делал.

Федоров отхлебнул чая, посмаковав последний глоток и сказал уже не Насте, а как бы себе:

— Проблема часто бывает не в самих наших поступках, а лишь в градусах оценок, с которым мы порой сильно перебираем…

Но по-настоящему выдержать философскую паузу после своего безусловно глубокого высказывания Федоров не успел. Он вдруг выпрямился, потому что увидел Светлану, поворачивающую с перекрестка на аллею. Увлекшись беседой, он совершенно забыл, что она живет тут недалеко.

Ничего предосудительного в его поведении, конечно, не было, но все же: он сидит на скамейке с молоденькой девицей и угощает ее чаем, который готовил специально для Светланы, который накануне во всех красках описал ей, и от которого, как он обещал, она испытает «просто незабываемые впечатления». Представив, какие именно впечатления ей сулит картина чаепития на скамейке, и тут же прикинув градус ее негодования, Федоров понял, что складывать в рюкзак термос и кружки времени уже не было.

Настя собиралась что-то спросить, но Федоров быстро встал, вежливо попрощался и почти вприпрыжку побежал навстречу какой-то женщине. Она хотела крикнула ему вдогонку про термос, но, расслышав несколько фраз, передумала:

— Ого, Федоров! Ты чего, ждал меня? — спросила женщина.

— Да… Знаешь, загулялся и решил, что дождусь… — ответил торопливо Федоров.

— А где твой хваленый чай?

— Чай? Чай как-нибудь потом… Давай лучше зайдем кофе выпьем, страсть как хочу кофе…

— Ты хочешь кофе?! Федоров, что с тобой?..

Дальнейшее содержание их разговора уже осталось для Насти тайной, потому что Федоров ловко подхватил свою даму под локоть, развернул ее и повел подальше от скамейки.

Тут зазвонил Настин телефон. Она выждала несколько гудков, глядя на надпись «Костик», и сняла трубку: «… И ты меня прости … Я тоже дура … Оказывается, все дело в градусах … Нет, не в этих … Потом объясню … Я на Фурштатской … Чай вкусный пью … Из термоса … Теперь есть … И еще две кружки … Давай скорее, а то остынет…»