научишься.

Марья Григорьевна подвинула к нему блюдечко с изюмом.

— Ешь, Петенька. Я ставлю тебе пятёрку!

Попугайчик подпрыгнул и стал жадно клевать изюм:

— Тук-тук-тук! Тук!

Марья Григорьевна погладила его по головке.

— Я тоже, Петенька, не сразу научилась свистеть. Месяц училась. А теперь свищу. Не хуже тебя. А ты скоро научишься говорить. Не хуже меня.

Но говорить Петя никак не мог научиться. Он научился лаять, как собачка, мяукать, как кошечка. Но не говорить. Да и то… Часто путал кошачье мяуканье с собачьим лаем.

Например, Марья Григорьевна спрашивала его:

— Петенька. Как собачка лает?

— Мяу! — отвечал Петя.

— Нет. Так кошечка мяукает. А как собачка лает?

— Мя-яу!!

— Хорошо. А как тогда кошечка мяукает?

— Ав! Ав!

— Попка-дурак! — в сердцах говорила Марья Григорьевна.

То ли Петя не понимал, что от него требуется, то ли отвечал так из упрямства. Чтоб подразнить училку.

Но Марья Григорьевна не унывала. Она где-то читала, что с попугайчиками надо беспрестанно разговаривать. Тогда и они рано или поздно заговорят.

И Марья Григорьевна рассказывала Пете о своей нелёгкой трудовой жизни. Петя внимательно слушал, кивал головкой, тихонечко подсвистывал.

— …А во время войны, — рассказывала Марья Григорьевна, — я в лазарете работала, медсестрой. И вот представь себе, Петенька. Бинтов нет, марли нет… Мох сушили и на раны накладывали!

Петя сочувственно кивал.

— Понимаешь? Ты всё понимаешь, Петенька. Я чувствую, я просто уверена… Ты скоро заговоришь.

Но тут случилось непредвиденное.

В тот день ярко светило солнце, пели птички, а у Марьи Григорьевны была открыта форточка.

И Петя вылетел на улицу. Наверно, ему хотелось подышать свежим воздухом, размять крылышки. Но он заблудился. В доме, где они жили, было столько открытых форточек!

Марья Григорьевна бегала по двору, кричала:

— Петя, Петенька! Где ты?!

От страха потерять Петю у неё ныло сердце.

Только под вечер Петю принесла соседка.

— Вот ваш Петя. Держите. Залетел ко мне в форточку. На антресоли забился. Кошка его испугала. Еле его оттуда вытащила.

Марья Григорьевна чуть не плакала от счастья. Гладила попугайчика по головке, приговаривала:

— Петенька, дорогой. Если потеряешься… Пожалуйста, запомни наш адрес. Лесная, семь… Ты понял меня, Петенька? ЛЕСНАЯ, СЕМЬ! КВАРТИРА ВОСЕМЬ!

Петя в ответ кивнул головой.

Через час у Марьи Григорьевны стало плохо с сердцем. Очень уж она перенервничала в этот день. Так сердце забилось, застучало, будто вот-вот разорвётся.

Марья Григорьевна накапала из пузырька лекарство, положила под язык таблетку. Но боль не проходила.

Петя смотрел на неё сочувственно, но не знал, как помочь.

Марье Григорьевне становилось всё хуже и хуже. Ноги перестали слушаться, перед глазами всё кружилось, будто она каталась на карусели.

— Плохо мне, Петенька. Очень плохо. Наверно, помру.

Петя летал по комнате как угорелый.

— Надо вызывать «скорую».

Марья Григорьвна сняла телефонную трубку, набрала номер.

— Скорая! — ответила трубка.

Но тут она поняла, что не может разговаривать.

И на другом конце провода это поняли.

— Адрес! Скажите адрес!

Марья Григорьевна беззвучно шевелила губами.

— АДРЕС?! НАЗОВИТЕ АДРЕС! — кричала трубка.

И вдруг Петя подлетел к трубке и заорал голосом Марьи Григорьевны:

— ЛЕСНАЯ, СЕМЬ! ЛЕСНАЯ, СЕМЬ!

— Квартира? Какая квартира?!

— КВАРТИРА ВОСЕМЬ!

После укола Марье Григорьевне стало легче.

Врачи не стали забирать её в больницу. Да и попугайчика не с кем было оставить.

А на следующий день она совсем поправилась.

Бегала по квартире, готовила обед, совсем «как новенькая».

Петя не отходил от неё ни на секунду. Повсюду летал за ней. И на кухню, и вниз за газетами.

— Дай хоть в туалет сходить, — упрашивала его Марья Григорьевна.

Вечером, когда сели ужинать, Марья Григорьевна сказала:

— Какой ты, Петенька, молодец! Говорить научился.

Она подвинула к нему чашечку, полную изюма:

— Теперь мы с тобой грамматикой займёмся!

Змей Гаврилыча

Жил-был Гаврилыч.

Городской житель, но с деревенским уклоном. Больше всего на свете любил Гаврилыч природу. Больше мультиков, больше роликов, больше сникерсов и жвачек. А какая в городе природа? Ясно — никакая: небо в окошечке да цветы на подоконнике.

И вот отправился Гаврилыч в лес.

Сел на трамвай и отправился. Далеко, далеко! В ближайший парк.

Там он долго вдыхал летние ароматы. Ходил босой по влажной траве. Смотрел в небо, на пушистые облака.

И вдруг у него из-под ноги вылетела птица. «Стало быть, рядом гнездо», — решил Гаврилыч. Действительно, совсем рядом, аж метрах в пятидесяти, он обнаружил гнездо.

В гнезде было много крохотных яичек. Точнее — одно. Оно выскочило из-под его ноги. Остальных он, сколько ни искал, не обнаружил.

«Надо положить яйцо обратно в гнездо», — решил Гаврилыч.

Но теперь он не нашёл и гнезда.

Вдруг из дупла, прямо над головой, выпорхнула птица.

«Положу-ка яйцо в дупло, — решил Гаврилыч. — У неё наверняка есть свои дети. Будет ещё один. Невелики расходы».

Гаврилыч попытался влезть на дерево, но только разорвал брюки. Годы брали своё. Вернее, отбирали.

«Не беда, — решил Гаврилыч. — Отнесу яйцо домой. Сам кого-нибудь выведу!»

Так он и сделал. Отнёс яйцо домой, сделал из зимней шапки гнездо. Положил туда яйцо. Затем направил на него настольную лампу. И стал ждать.

День ждал, два, три… неделю — никто из яйца не выводился.

«Температура не та, — решил Гаврилыч. — Была бы курица-наседка, мигом бы вывела».

Но где взять в городе курицу-наседку? Мороженых куриц — сколько угодно. И наших, и иностранных. Но мороженые не выводят птенцов. В лучшем случае они сами разморозятся.

И тут Гаврилыч услышал объявление про зоопарк.

«Вот где есть курицы! Обязательно есть!»

Он когда-то ходил в зоопарк. С родителями. В далёком детстве. Лет тридцать назад. И видел там куриц и петухов. Из разных заморских стран. Они гордо прогуливались за решёткой. Будто важные персоны на дипломатическом приёме.

Когда Гаврилыч прибежал в зоопарк, куриц там не осталось. Всех разобрали. Хорошие хозяйки сообразили — куры несут яйца. Пока идёт ремонт, можно поживиться. Не надо ничего покупать