приволокся домой в одиннадцатом часу и, едва ворочая языком, простонал в передней:

— Ну денек сегодня выдался, врагу не пожелаешь. Как собаку замотали, ну как собаку…

Он действительно сегодня намаялся. Хмель прошел, и во рту горчило. Есть ему совершенно не хотелось, но, чтобы не обидеть жену, он сел за стол и стал через силу жевать отвратительно пресную запеканку. Нужно было что-то объяснять, и он принялся выдавать легенду, на скорую руку сочиненную в лифте.

— Ремонт, понимаешь, в конторе затеяли. Надо мебель таскать. Кто же будет таскать? Как всегда, Карданахов, на все дыры затычка. Интеллигенты-то ведь сами не любят руки марать. Поверишь, стульев двести на своем горбу перетаскал да столов десяток. Ладно, думаю, хватит на сегодня, поишачил — и пора домой. Не тут-то было! Белов: «Карданахов! Куда? Останьтесь!» Ты представляешь, Лидуш, он сегодня в отпуск уходит, так мы должны ему скинуться на отвальный банкет! А все жмутся, хоть сегодня получка, дают по рублю, а то и по полтиннику. Ну, пришлось своих пятнадцать рублей выложить. А что поделаешь? Банкет не устроишь, прогрессивки лишит. У нас все так.

— Нездоровая у вас в тресте атмосфера, Филя. Ты бы поговорил в министерстве…

— Что ты, что ты! — заслонился ладонью Филя. — Сор из избы? Совсем сомнут.

Начальник треста Белов, молчун и сухарь, в тот день действительно отбыл в отпуск, но отбыл бесшумно, незаметно, дав лишь необходимые наставления своему заму Соловьеву.

Что касается изнурительного таскания стульев на горбу, то Филя перенес за весь день всего один стул — для учетчицы Тамары, молодой разводки с ямочками. И ремонта никакого не было, а просто, заигрывая с Тамарой, он оперся рукой о спинку ее стула, при этом спинка скрипнула и качнулась. Филимон тут же вызвался заменить стул и единым мигом доставил из соседнего кабинета новый, крепкий. А когда Тамара, благодарно улыбаясь, пересаживалась, Филимон, будто помогая, огладил ее по круглой, хорошей коленке.

— На работе этим не занимаются, Филимон Кондратьевич, — кокетливо упрекнула Тамара.

— А домой нас не приглашают, — тут же зацепился Филя.

— Почему же, милости просим, мой чай, ваш торт, — сказала Тамара с тем спокойствием, от которого мужские сердца на секунду ухают в ледяную пропасть.

Так Филимон оказался вечером в гостях у Тамары, потратив пятнадцать рублей из получки на водку, закуску и такси…

— Иди ложись скорее, отдыхай, милый, — суетилась Лидия Петровна, — я уже постелила.

— Мало того, что работаешь как собака, так еще после работы ишачь, деньги и здоровье переводи на них… Начальнички… — бормотал Филимон, выходя из-за стола, и при этом осуждающе цокал языком и качал головой.

Филимон быстро разделся, повалился на тахту, натянул одеяло на ухо, расслабился. Но тут дочь громко заговорила в коридоре:

— Ма, опять задачка не получается…

— Тише, тише, — зашикала Лидия Петровна. — Папа спит. Ты что, не видела, что отец вернулся с работы усталый как собака?

Филимон усмехнулся в темноте.

— Собака! — презрительно фыркнула за дверью дочь. — Собаки с гулянья прибегают трезвые…

— Юля! — ахнула жена.

Филимон отбросил одеяло и с размаху поставил босые ноги на ковер. Он уже открыл было рот с намерением львиным рыком сокрушить домашнюю крамолу, но представил себе бесстрашное языкатенькое, глазастое семнадцатилетнее существо в джинсах, помотал головой и осторожно, чтоб тахта не скрипнула, залез обратно под одеяло. «Н-да…» — прошептал он подушке.

Домашний образ, кажется, дал трещину…

Витя, давай!

Ко мне позвонил друг-приятель.

— Что собираешься делать?

— Ложусь смотреть футбол.

— А у меня другое предложение — поедем на стадион.

— Как ты сказал? Ста-дион? А что это такое?

— Ну, место, где снимают футбол для телевидения.

— А разве на съемки пускают посторонних?

— Ну, конечно. Ты ведь иногда видишь в телерепортажах кучки людей на трибунах.

— Конечно, но я полагал, что это ближайшие родственники Озерова, невесты игроков, ну, там, осветители, помрежи…

— Нет, это зрители. Некоторые из них даже специально купили билет, чтобы посмотреть игру.

— Бедняги, неужели у них нет дома телевизора!..

— Есть, есть у них телевизоры! Но, говорят, будто личное присутствие — это совсем другое дело, иное ощущение, ты дышишь одним воздухом с игроками.

— Ну, это уж совсем ни к чему — отнимать у кого-то воздух, тем более при нынешнем дефиците кислорода…

— Ничего, ничего, на всех хватит, — не отвязывался друг. — Собирайся.

— А в пижаме туда пускают? — осведомился я.

— Это неприлично. В театр ведь ты наряжаешься, а футбол тоже общественное зрелище.

Мы встретились у выхода из метро, как договаривались. Но куда дальше, ни я, ни мой друг понятия не имели. Друг мучительно тер себе лоб.

— Черт возьми, ведь в детстве я ездил на этот стадион, а сейчас, убей, не помню дороги.

— Стадион? — удивлялись прохожие. — Это, наверное, не здесь, а в Останкино, в телецентре.

Наконец какой-то старикан с клюкой откашлялся и сказал:

— Как сейчас помню, в одна тысяча девятьсот пятьдесят пятом году был я в последний раз на стадионе на футбольном матче. Дак вот, помнится, надо идти прямо, потом направо…

Память ветерана нас не подвела, и вскоре мы с другом сидели на трибуне огромного стадиона.

Конечно, я мог бы оставаться в пижаме и шлепанцах — никто нас не видел. Даже родственники игроков почему-то не почтили своим присутствием этот матч. Нам стало страшно, как путникам, заблудившимся в пустыне. Зябкий ветер гулял по пустым скамьям, шевелил наши волосы. Мы поеживались и боязливо озирались по сторонам.

Наконец у четырех телекамер, расставленных в разных точках стадиона, появились операторы и навели свои трубы на поле. Выбежали игроки, и игра пошла.

— Почему так мелко показывают? — возмутился я. — Безобразие. Ни одного крупного плана. Сапожники.

— Тебе никто ничего не показывает. Ты сам смотришь, — объяснил друг.

— Разве?! — Честно говоря, я не поверил ему.

Цвета показались мне блеклыми. Я стал шарить под лавкой.

— Что ты там потерял? — осведомился друг.

— Ищу ручки настройки цвета. Хочу сделать поле и майки посочнее, поярче…

— Ты спятил! Это натура.

Такая новость неприятно поразила меня, и я грустно стал следить за игрой, довольно вялой, между прочим. Был, правда, миг, когда бело-черные могли забить гол, но судья определил «вне игры».

— Не было офсайда, — сказал мой друг. — Я видел.

— Сейчас покажут повтор, и ты убедишься, что офсайд