прочие отстали.

— Почуяли падаль, — сказал Хор-Арх спокойно, вырывая из рук пришедшего малыша, а это был детёныш. Погладив его и успокоив, убедившись, что особого урона живой твари нет, он отпустил её и присвистнул. Собаки ринулись прочь от пещеры, прочь и от пришлого. Человек же, задыхаясь и кашляя, стал снимать свой летательный аппарат окровавленными руками, бережно кладя крылья рядом с пещерой. Хор-Арх ушёл за исцеляющим снадобьем вглубь своего пещерного обиталища.

— Хочешь сказать, я падаль? — спросил пришлый человек, наблюдая, как Хор-Арх смазывает его кисти рук, больше поцарапанные, чем прокушенные.

— Ты сам это сказал, — равнодушно отозвался Хор-Арх.

— Не чую я боли физической. Абсолютно. А ведь прежде ещё как чуял. Выходит, я и есть падаль уже.

— Что тебе надо, Хагор?

— Помоги!

— А я что делаю? Исцеляю твои раны. Завтра встанешь утром, и следа не увидишь. Только не ополаскивай руки пока…

— Не стоило бы и труда, ибо у меня все раны затягиваются сами по себе…

— А если инфекция? Тело-то у тебя не могучее уж никак.

— Плохой же я себе носитель избрал изначально. Кожа дрянь, кости хрупкие, волосы клоками выпадают, срам смотреть на себя и самому. А уж другие и подавно отвращаются как от той же падали. У меня в доме и зеркал нет. Инэлия как кошка, гулять любит, а в зеркало не смотрится никогда. Как оно у кошек похотливых и водится. Ей всё равно, какова она. Только у Икринки и есть одно в её спаленке. Но я её зеркальце, чистое и мерцающее, в которое она одна лишь на себя и любуется, своим лицом здешнего недоразвитого существа никогда не оскорблю. Проще мне жить так, будто безликий я. Недавно вот, ребро поломали мне, пришлось опять последний уже Кристалл-концентратор энергии на заживление тратить, а он у меня иссякает уже…

— Кто ж на старого напасть посмел? — участливо спросил Хор-Арх.

— Так сбросили сверху из летающей сферы.

Хор-Арх молчал, ждал объяснений.

— Не ожидал я такого никак. Думал, отдадут в один из домов неволи, а уж оттуда я бы ускользнул, коли там выяснилось бы, что не той внешности оказался искомый ими преступник. Ошибочка случилась. Старичка беспомощного захватили вместо настоящего-то злодея, — и он довольно хихикнул, будто этот сценарий и был реализован. Но вспомнив, что всё пошло не по его задумке, плаксиво добавил, — А они потащили зачем-то в пустыню, где и скинули вниз! Недоразвитые существа! Да так стремительно это проделали, что я никак бы не успел крылья свои развернуть. Да и как? Если в тесную машину запихнули? А тут ещё и маска с лица потекла, время не рассчитал. Мог бы и расшибиться совсем!

— Как же ты попал к пришельцам из звёздного колодца?

— Так и попал. Эксперимент я ставил… — тут он смолк, сжав узкие губы в ниточку, — До тебя мои дела не касаются. Как и твои делишки мне не любопытны.

— Прибыл-то зачем?

— Помоги!

— Опять помоги.

Старик сел прямо на камни у ног Хор-Арха.

— Болею я. Ноги уже скоро держать не будут.

— Мудрено ли. Удивительно, как ты ещё и держишься.

Старик заплакал уже по-настоящему, — Как не хватает мне моего Кристалла-родителя! Как мне хочется хоть ещё раз увидеть его сияние. Ощутить его любовь, напитаться его силой.

— Нет его давно. Растворился он там без тебя. От тоски. Исчах.

— Зачем так вышло, скажи? Почему у Инэлии померк Кристалл? Почему именно у неё?

— Кто же это и знает. Почему один болеет, а другой нет.

— Её Кристалл был самым красивым в нашей округе, как и она сама. Они вместе так сияли, так сияли! Все приходили любоваться её нежнейшим лицом, его неповторимой игрой света, а я был так горд за неё, так благодарен за внимание её. Она отражала в себе сияние своего Кристалла. Она была краше всех для меня…

— Не только для тебя.

— И вот её постигла такая беда! И нет у нас, и никогда уже не будет наших Кристаллов, наших целителей, нашей души!

— Зато он будет у её потомков, если, конечно… — Хор-Арх замолчал.

— Какой она была! А какой стала? Видел ты её? Не узнал бы. Изуродована вся. И внутри, и снаружи. Сколько горя, извращений и ужаса этого мира вошли в её нежнейшее некогда существо. Ведь когда она там только что и появилась, они столбенели от её вида, слепли на время от её сияния… Всё не так! Всё не так! Не так уж и совершенен был наш мир, как я думал. Выкинули её, меня…

— Не ной! — грубо сказал Хор-Арх. — Ты кому жалуешься?

Хагор поднял залитое слезами лицо и замолчал, глядя на лицо этого полу ребёнка — полу старика.

— Да, да. Тебе ещё тяжелее, чем мне. Знаю я. Но кто и поймёт меня, как не ты? Инэлия давно уж не слышит меня. Занята лишь своим растительным миром, цветами, саженцами. Она сама перешла душой в мир растений. И внучка не нужна ей. Всю свою любовь отдала она той, непутёвой своей…

— Даже сейчас, даже сейчас ты говоришь такое о ней! Кого не удержал, струсил! Замолчи же!

— Виноват, чего уж… А всё же лучше, что нет её теперь. Хотя как тоскую я, не понять тебе того. Как хороша она была, как хороша! Её земная составляющая давала ей то, что сводило меня с ума! Я терял ум! Моя любимая Икруша, как ни привязан я к ней, лишь её бледное подобие, как бы размытое. В Гелии же было проявлено сияние нашего мира. Как увидел её этот самец с Земли, так и утащил в свою подземную базу. А она, смешная была, любопытная. И стал он там учить её своим премудростям. И не отпускал уже от себя. Повторила она неудачную здешнюю судьбу Инэлии…

— Не уберёг-то от опрометчивого выбора почему?

— Как же убережёшь-то? Видимо, сильна эта человеческая страсть. Убежала сама, а ведь была почти дитя. Он, недоразвитое существо, во всё виноват! Не умел беречь её сразу, не сберёг и потом. По их земным понятиям, вроде как, зрелый муж. Да какой там зрелый! Не было в нём никакой зрелости, лишь круговерть безумных страстей. Не удержал, как стала она хлестать эту Мать Воду. Дескать, не слушалась, всё делала нарочно, включилась программа на саморазрушение. Какая программа? Доживала она, как тень самой себя прежней. Не сберёг красоту нездешнюю, терзал за то, что другие её видели и себе желали. Сколько мог я на страдания эти смотреть? А уж потом она и вовсе лишилась ума. Сама себя показывала местным управителям, желая только одного — мести, как она её понимала. Встанет на искрящийся круг и вертится, чтобы соблазнять местных человекообразных своей красотой. Разгуляться ей он не давал, конечно, боялась она его. Да и лишиться его стабильных даров разве хотелось ей? Но власти над ней, какую имеет муж над женой, он не имел. Правда, брать её никто не смел, коли она не рабыня и никому добровольно не продавалась. Каждый подозревал, что кто-то из того или иного властного клана ею обладает, но