«Эй! Ну, хватит дуться. Егор. Мама», – позвала она.
– Не хочешь, не ешь. Нечего хлеб портить, – равнодушно бросила мать. – Избаловала Оксанка то тебя, все позволяла. – Отложи хлеб, кому говорю.
– Хочу к маме.
«Егорушка! Ты что? Вот же я. Иди, иди ко мне, – невольно ее взгляд упал на колени. – Как это так? А где ссадины? А ладони. И ладони целые».
«Мама, мамочка», – позвала она тихонечко.
– Пойдем, Егорушка, пойдем. Ну что ж теперь поделаешь. Не уберегли мы мамку твою. А я, дура старая, куда только смотрела. Зачем отпустила ее на ночь глядя.
«Мама! Егор!», – она хотела кинуться на них с кулаками, отхлестать их по щекам, оттаскать Егора за вихры. Почему не видят ее? Сжала кулаки, бросилась, на сына, на мать. А они сидели неподвижно. Нюра глядела в окно. Егор пальцем ковырял хлеб.
***
Это был третий раз, когда он потерял маму. «Теперь уже навсегда», – думал Егор.
– Даже идти спасать не пришлось, – по-взрослому вздохнул мальчик.
Сначала он тоже хотел потеряться, убежать, выбраться, даже умереть хотел. «Но как же она тут без меня, – подумал он. – Мама бы не одобрила. Теперь я за нее отвечаю».
– Эх, паразит какой, – услышал он крик. – Опять камней да палок с улицы принёс. А мне убирай теперь. А ну-ка или сюда. Егор!
Мальчик встал, вышел в коридор. Поднял на бабушку свои зеленые круглые в коричневую крапинку детские глаза.
– Больше никогда не кричи на меня, – сказал мальчик. – Не кричи и не обзывайся. Иначе я тоже уйду. Уйду, как мама. Поняла?
Эпилог
В 1990 Егору исполнилось 10 лет. Через год страна, в которой он вырос и до пяти лет был даже счастлив, просто прекратила свое существование. В 1993 расстреляли парламент. Про свою первую войну, Чеченскую, он читал не в художественных книгах и учебниках, а узнавал из новостей по телевизору. При нем некогда стабильная система рухнула, а новая еще не успела сформироваться. Он, как миллионы людей, потерял почву под ногами. Хотя на самом деле она ускользнула из-под его детских пяточек еще в пять лет, когда пьяную маму в мирное сытое время задавил грузовик.
Не мама, не бабушка, не двор и не советская школа, а сама жизнь научила мальчика терпеть. Он хорошо знал, как это – стиснуть зубы и идти вперед. Как-то в самом конце зимы, когда лед на речке уже начал трескаться, он, прыгая и бегая по нему с дворовыми мальчишкам, у самого берега провалился почти по пояс, промок. Бабушка больше не кричала на него, но отчего-то Егор жалел ее, берег. Насквозь мокрый, замёрзший, он ходил вокруг дома, пока одежда не встала колом, и с нее не перестало капать. Потом незаметно прошмыгнул домой, разделся и аккуратно разложил одежду на стуле около горячей стены. Бабушка ничего не заметила.
Она умерла через два месяца после того, как Егору исполнилось 18. Он похоронил ее рядом с мамой и дедушкой. Теперь в земле лежала вся его семья: дед, мама и бабушка.
– Помнишь, я обещал, что тебе никогда не будет за меня стыдно, мама? Я постараюсь держать свое слово до конца.
Стоя перед тремя крестами, он приблизился к тому, что был в центре, и рукавом мастерки протер закрепленную на нем выцветшую фотографию. Мама одобрительно улыбнулась, и в лучах весеннего солнца ее лицо стало вдруг живым и спокойным. Точь-в-точь таким, как в тот день, когда он видел ее в последний раз. «Егорушка мой, – прочитал он в ее глазах. – Ты только позови, и я приду».
Егор, рано потерявший маму и выросший практически на улице, к себе привык относиться не по-детски строго. Каждый день он чувствовал вину перед бабушкой, что все его воспитание свалилось тяжелым грузом на ее немолодые плечи. Уже с самого детства он задумывался о благополучии, но не своем, а страны в целом. Страны, где иметь ребенка не страшно, а быть мамой – не грустно. С пяти лет Егор привык справляться с трудностями сам и усвоил, что в этом мире каждый отвечает только за себя. К нему никогда не относились бережно, его чувства обесценивали, с его мнением редко считались, поэтому он так и не научился притворяться, никогда не говорил правильные вещи, не шел за толпой и не перед кем не отчитывался. Более того, никогда не интересовался мнением родителей по той причине, что с пяти лет у него их попросту не было. Егор не имел авторитетов, не произносил клятвы, не идеализировал и не стремился к идеалу. Он всегда принимал решения самостоятельно и единственный нес за них полную ответственность. Только за одно это мама уже могла им гордиться.
Хотя две клятвы он все-таки дал. Одну Ксении, когда ему исполнилось пять, а вторую через долгие тринадцать лет.
«Я, Рощин Егор Николаевич, торжественно присягаю на верность своему Отечеству – Российской Федерации. Клянусь свято соблюдать Конституцию Российской Федерации, строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников. Клянусь достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и конституционный строй России, народ и Отечество».